proxy  статьи  библиотека  softice  free_юр.консультация  hard  iptv

ВВЕДЕНИЕ

Во втором тысячелетии, после пройденного человечеством опыта войн и конфликтов, казалось бы излишним напоминать, что применение вооруженной силы одним государством против другого государства запрещено и составляет международное преступление агрессии, если речь не идет о мерах самообороны в ответ на вооруженное нападение или об участии в санкциях по решению Совета Безопасности ООН.

Между тем, современные международные отношения, безусловно, свидетельствуют, что, несмотря на признание агрессивной войны международным преступлением, наиболее развитые и лидирующие государства часто прибегают к вооруженной силе ради обеспечения собственных интересов. Большой общественный резонанс вызвали события в Югославии и Ираке. Все это, несомненно, обуславливает необходимость повышения эффективности международного сотрудничества в борьбе с агрессией.

Целью настоящего исследования является комплексный анализ основных направлений международного сотрудничества в борьбе с агрессией.

Необходимым условием для достижения этой цели явилось решение следующих задач:

- изучить исторические предпосылки возникновения принципа запрещения агрессивной войны в международном праве;

- раскрыть основные признаки понятия агрессии;

- исследовать отдельные формы и виды международной ответственности за агрессию государств и индивидов;

- выявить взаимосвязь самообороны и агрессии;

- проанализировать роль международных организаций в борьбе с агрессией.

При написании работы автор опирался на научные труды отечественных и иностранных юристов: Багиняна К.А., Василенко В.А., Донского Д., Кудрявцева В.Н., Левина Д.Б., Лукашука И.И., Менжинского В.И., Оппенгейма Л., Полторак А.И., Рагинского М.Ю., Розенблита С.Я., Рыбакова М.Ю., Скакунова Э.И., Трайнина А.Н., Тункина Г.И., Ушакова Н.А., Фердросса А., Фисенко И.В., Черниченко С.В., Шармазанашвили Г.В. и других. Однако несмотря на признание в международно-правовой литературе концепции, что среди международных правонарушений существует категория международных преступлений, имеющих особую общественную опасность, теория международного права не уделяет должного внимания проблемам борьбы с международными преступлениями, тягчайшим из которых является агрессия, и предпочла остановиться на борьбе с преступлениями международного характера.

В работе широко использованы документы Организации Объединенных Наций (Генеральной Ассамблеи, Совета Безопасности), исторические материалы Нюрнбергского и Токийского процессов, документы региональных международных организаций, связанные с вопросами обеспечения коллективной безопасности.

Работа состоит из введения, четырех глав и заключения. В ней рассмотрены следующие вопросы: трансформация права на войну в принцип запрещения агрессии (гл. I); виды и формы ответственности государств и индивидов за агрессию (гл. II); основные концепции самообороны, взаимосвязь самообороны и агрессии (гл. III); роль международных организаций в борьбе с агрессией (гл. IV). В заключении в самой сжатой форме отражены выводы проведенного исследования.

Объем работы – 106 машинописных страниц. Библиография включает 55 источников.

Глава 1. ПРЕСТУПНОСТЬ АГРЕССИИ

1.1. Становление принципа запрещения агрессивной войны

С самых ранних времен существования права народов за государствами признавалось неограниченное право на войну (jus ad bellum), в соответствии с которым одно государство могло прибегнуть к войне против другого в любом случае, когда оно считало это целесообразным¹.

Английский юрист Л. Оппенгейм отмечает, что “с точки зрения права, война представлялась естественной функцией государства и прерогативой его неограниченного суверенитета”².

Война по старому международному праву создавала новое правовое состояние, характеризующееся юридически неограниченным правом победителя заставить побежденную сторону выполнить предъявленные ей требования. Эти требования юридически не зависели от того, предъявило ли их государство, развязавшее войну, или государство, на которое было совершено нападение.

Необязательным также было их соответствие претензиям, выдвигавшимся до войны. Более того, они могли быть предъявлены стороной, которая до войны совсем не выдвигала претензий к побежденному государству.

Это означает, что, вопреки общепринятому мнению, в старом международном праве война рассматривалась не только как правовое средство разрешения споров.

В то же время в международно-правовой литературе проводилось разграничение между войнами справедливыми и несправедливыми. Теория “bellum justum” (справедливой войны) устанавливала, что война допустима только при наличии “justa causa” (справедливой причины). “Такая причина налицо, - пишет А. Фердросс, - если война направлена против неправомерного акта противника. При этом дело может идти либо об отражении неправомерного нападения (оборонительная война), либо об осуществлении законно обоснованного требования (возмещение ущерба, освобождение неправомерно оккупированной территории) в отношении государства, которое не соглашается добровольно выполнить это требование”¹.

Таким образом, как правильно отмечает Л. Оппенгейм, “ввиду отсутствия международного органа, который мог бы обеспечивать соблюдение правовых норм, война служила средством самопомощи в целях реализации претензий, основанных или якобы основанных на международном праве”².

Однако правомерность или неправомерность войны ничего не значили ни для ведения войны, ни для ее последствий. “Согласно старому международному праву, - пишет Г.В. Шармазанашвили, - обе воюющие стороны становились в совершенно одинаковое правовые условия, и было безразлично, кто начал войну первым, кто ведет войну агрессивную, а кто ведет войну оборонительную, так как старое международное право не проводило никакого юридического разграничения между агрессивными и оборонительными войнами”³.

Ясно, что в этих условиях не существовало в международном праве самого понятия агрессии как противоправного деяния.

Впервые необходимость запрещения агрессивной войны и объявление ее преступлением была провозглашена в ленинском Декрете о мире, принятом Вторым Всероссийским съездом Советов 8 ноября 1917 г. “Продолжать эту войну из-за того, как разделить между сильными и богатыми нациями захваченные ими слабые народности, - указывалось в Декрете, - правительство считает величайшим преступлением против человечества”⁴.

Эти положения Декрета не являлись международно-правовой нормой для квалификации агрессивной войны как преступления, так как Декрет представлял собой одностороннюю декларацию одной страны, они лишь определяли внешнюю политику Советского государства.

“Продолжительность первой мировой войны, - пишет А. Фердросс, - сделала очевидной настоятельную потребность организовать сообщество государств с тем, чтобы воспрепятствовать будущим войнам либо ликвидировать их в зародыше”¹. Первая попытка создать такое сообщество была предпринята в 1919 г. В результате была образована Лига Наций с местонахождением в Женеве, Устав которой включал 26 статей и составлял раздел I Версальского мирного договора.

Устав Лиги Наций не содержал запрещения войны, но вводил определенные ограничения.

Пункт 1 статьи 12 Устава Лиги Наций устанавливал, что если между членами Лиги возникнет спор, могущий повлечь за собой войну, то они подвергнут его либо третейскому разбирательству, либо судебному разрешению, либо рассмотрению Советом и ни в коем случае не должны прибегать к войне ранее истечения трехмесячного срока после третейского или судебного решения или доклада Совета Лиги Наций.

Пункт 4 статьи 13 Устава предусматривал, что, если спор был подвергнут третейскому разбирательству или судебного урегулированию, члены Лиги обязуются не прибегать к войне против члена Лиги, который будет выполнять принятое решение.

Пункт 6 статьи 15 Устава устанавливал, что если спор был передан на рассмотрение Совета, члены Лиги обязуются не прибегать к войне против любой стороны в споре, которая согласна с рекомендациями доклада Совета, когда доклад Совета принят единогласно (голоса сторон не учитывались при установлении этого единогласия). Согласно п. 7 ст. 15 Устава, в том случае, когда Совету не удалось достигнуть единогласного принятия доклада, члены Лиги оставляют за собой право поступать так, как они считают необходимым для сохранения права и справедливости. Пункт 9 статьи 15 Устава предусматривал, что если спор был передан Советом на рассмотрение Собрания Лиги, то члены Лиги обязуются не прибегать к войне в двух случаях: во-первых, до истечения трехмесячного срока после доклада Собрания и, во-вторых, против любой стороны в споре, которая согласна с рекомендациями доклада Собрания, когда доклад был одобрен членами Лиги, представленными в Совете, и большинством других членов Лиги.

Следовательно, по смыслу Устава, запрещалась не “любая война”, а война в нарушение обязательств, предусмотренных статьями 12, 13 или 15 Устава.

Таким образом, в ходе первой мировой войны принцип преступности агрессии утвердился в международной морали и правосознании. Это создавало условия для довольно активного формирования обычно-правовой нормы о запрещении агрессии, чему содействовали и международные акты, принимавшиеся в рамках Лиги Наций и вне ее.

В 1923 г. Собранием Лиги Наций был принят проект Договора о взаимной помощи, в статье 1 которого указывалось: “Высокие Договаривающиеся Стороны, утверждая, что агрессивная война является международным преступлением, принимают на себя торжественное обязательство не навлекать на себя обвинений в этом преступлении со стороны какого бы то ни было государства”¹.

Статья 2 Женевского протокола о мирном разрешении международных споров, единогласно принятого Собранием Лиги Наций 2 октября 1924 г., гласила: “Подписавшиеся государства соглашаются, что они ни в коем случае не должны прибегнуть к войне ни между собой, ни против всякого государства, которое приняло бы все определенные ниже обязательства, за исключением случаев сопротивления актам нападения или же когда они действуют в согласии с Советом или Собранием Лиги Наций, сообразно постановлениям Статута настоящего протокола”².

Первым международным актом, положившим начало квалификации агрессивной войны как международного преступления, является Декларация об агрессивных войнах, принятая единогласно VIII Собранием Лиги Наций 24 сентября 1927 г.

“Собрание, - указывалось в Декларации, - признавая солидарность, связывающую международное сообщество,

Одушевленное твердым желанием обеспечить сохранение всеобщего мира,

Констатируя, что война никогда не должна служить средством разрешения споров между государствами и что, вследствие того, она составляет международное преступление,

Считая, что торжественный отказ от всякой агрессивной войны был бы в состоянии создать атмосферу общего доверия, благоприятную для успеха работ, предпринятых в видах разоружения,

Заявляет:

1. Всякая агрессивная война является и остается запрещенной;

2. Все мирные средства должны употребляться для разрешения какого бы то ни было спора, возникающего между государствами.

Собрание заявляет, что государства - члены Лиги Наций обязаны сообразоваться с этими двумя принципами”¹.

Хотя эти документы не имели юридической силы (проект Договора о взаимной помощи и Женевский протокол о мирном разрешении международных споров не вступили в силу, а Декларация об агрессивных войнах была только резолюцией Собрания Лиги Наций), но они представляют интерес потому, что в них было подтверждено существование обычной нормы международного права, запрещающей агрессию.

16 октября 1925 г. между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией был заключен так называемый Локарнский договор – по форме целая система договоров. Стороны обязались “все какого бы то ни было рода вопросы, которые могли бы их разделить и не могли бы быть разрешены дипломатическим путем”, разрешать мирными средствами, согласительными комиссиями и Советом Лиги наций и “ни в коем случае не прибегать к войне друг против друга”¹.

В 1928 г. запрещение агрессии было подтверждено и закреплено многосторонним международным договором – Пактом Бриана-Келлога, или Парижским пактом, который был подписан 15 государствами и в дальнейшем к нему присоединились еще 48 государств, в результате чего он стал универсальным договором.

Пакт состоял из преамбулы и трех статей.

В преамбуле указывалось, что государства, подписывающие пакт, выражают уверенность в том, “что всякие изменения в их взаимных отношениях должны изыскиваться лишь в мирных средствах и осуществляться закономерно и мирно и что всякая подписавшаяся держава, которая впредь стала бы пытаться развивать свои национальные интересы, прибегая к войне, должна быть лишена преимуществ, вытекающих из настоящего Договора”².

В статье 1 подписавшиеся государства от имени своих народов торжественно заявили, что они “осуждают обращение к войне для урегулирования международных споров и отказываются от таковой в своих взаимных отношениях, в качестве орудия национальной политики”³. В статье 2 договора признавалось, что урегулирование или разрешение всех могущих возникнуть между сторонами споров или конфликтов, какого бы характера или какого бы происхождения они ни были, “должно всегда изыскиваться только в мирных средствах”⁴.

Оценивая значение Пакта Бриана-Келлога, Нюрнбергский трибунал пришел в своем приговоре к следующему выводу: “По мнению Трибунала, торжественный отказ от войны, как от инструмента национальной политики, с необходимостью предполагает, что такая война является беззаконной в соответствии с международным правом, и что те, кто планирует такую войну с ее неизбежными и ужасными последствиями, действуя таким образом, совершают преступление.

Война для разрешения международных противоречий, предпринятая в качестве инструмента национальной политики, с очевидностью включает агрессивную войну. Следовательно, подобная война в соответствии с пактом является незаконной войной”¹.

В то же время, как отмечает Л. Оппенгейм, результатом Парижского пакта не было упразднение самого института войны даже для подписавших его государств. Тот факт, что подписавшие его державы отказались во взаимоотношениях друг с другом прибегать к войне как к орудию национальной политики, означало, что обращение к войне все еще признавалось законным:

“а) в качестве средства допускаемой международным правом самозащиты;

б) в качестве коллективной акции, обеспечивающей выполнение международных обязательств, вытекающих из действующих соглашений, например, из Устава Лиги наций;

в) в отношениях между государствами, подписавшими пакт, и государствами, его не подписавшими;

г) в отношении государства – участника пакта, нарушившего пакт и прибегшего к войне вопреки его постановлениям”².

Качественно новым этапом в развитии принципа запрещения агрессивной войны стало подписание 26 июня 1945 г. Устава ООН, который провозглашает в п. 4 ст. 2: “Все Члены Организации Объединенных Наций воздерживаются в их международных отношениях от угрозы силой или ее применения как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с целями Объединенных Наций”³.

Устав ООН предусматривает возможность применения силы или угрозы силой лишь в двух случаях.

Во-первых, по решению Совета Безопасности в случае угрозы миру, любого нарушения мира или акта агрессии (гл. VII).

Во-вторых, в порядке осуществления права на самооборону в случае вооруженного нападения, до тех пор пока Совет Безопасности не примет необходимых мер для поддержания международного мира и безопасности (ст. 51).

Закрепленный в Уставе ООН принцип неприменения силы или угрозы силой получил дальнейшее развитие в Декларации о принципах международного права 1970 г. и Декларации об усилении эффективности принципа отказа от угрозы силой или ее применения в международных отношениях 1987 г.

Утверждение в международном праве не только принципа, запрещающего агрессию, но и угрозу силой и ее применение в любых формах в международных отношениях, создало правовую основу для совместных действий государств по обеспечению международного мира и безопасности.

Система совместных действий государств, установленная Уставом ООН с целью поддержания международного мира и безопасности, предотвращения и подавления актов агрессии именуется в международном праве коллективной безопасностью¹.

В 1945 г. была создана всемирная (универсальная) система коллективной безопасности в форме Организации Объединенных Наций, основная задача которой состоит в том, чтобы “избавить грядущие поколения от бедствий войны”.

Наряду с ООН существуют региональные международные организации, объектом деятельности которых являются вопросы совместной безопасности в пределах определенного географического района. К ним относятся Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), Организация Североатлантического договора (НАТО), Лига арабских государств (ЛАГ), Организация африканского единства (ОАЕ), Организация американских государств (ОАГ), Содружество независимых государств (СНГ).

Таким образом, становление принципа запрещения агрессивной войны происходило на протяжении длительного периода времени, что явилось следствием проводимой в начале XX века политики колониализма империалистическими державами. До второй мировой войны, как видно из приведенного выше обзора, агрессивная война неоднократно в международных договорах признавалась международным преступлением, однако они не содержали всеобщего запрета войны как средства урегулирования международных споров. Важную роль в борьбе за исключение агрессивной войны из сферы межгосударственных отношений сыграл Пакт Бриана-Келлога – первый многосторонний договор, благодаря которому в международном праве возникла универсальная норма, заменившая “право на войну” принципом запрещения агрессивной войны. Новым этапом в развитии этого принципа явился Устав Организации Объединенных Наций, который запретил применение не только вооруженной силы, но и силы вообще, а также угрозу силой (п. 4 ст. 2). На основе принципа неприменения силы создана и действует система коллективной безопасности, задачей которой наряду с поддержанием всеобщего мира и безопасности является предотвращение и подавление актов агрессии.

1.2. Разработка и принятие Определения агрессии

В первом международно-правовом документе - в Декларации Собрания Лиги Наций от 24 сентября 1927 г., объявившей агрессивную войну преступной и несовместимой с международным правом, - не говорится, однако, что следует понимать под словом “агрессия”, не раскрывается и понятие агрессивной войны. Отсутствие такого определения снижало эффективность Устава Лиги Наций, Пакта Бриана - Келлога и ставило в благоприятные условия возможного агрессора. Необходимо было разработать основные принципы, которыми должен руководствоваться любой международный орган при определении агрессии, установить различия между агрессией и самообороной и осудить всяческие оправдания нападения, какими обычно пользовались агрессоры.

В 1933 году Советский Союз внес в Генеральную комиссию Международной конференции по разоружению детально разработанный проект определения агрессии, положив начало серьезному рассмотрению этого вопроса.

В советском определении агрессии указывалось:

1. Будет признано нападающим в международном конфликте государство, которое первое совершит одно из следующих действий:

а) которое объявит войну другому государству;

б) вооруженные силы которого, хотя бы и без объявления войны, вторгнутся на территорию другого государства;

в) сухопутные, морские или воздушные силы которого бомбардируют территорию другого государства или сознательно атакуют суда или воздушные суда этого последнего;

г) сухопутные, морские или воздушные силы которого будут высажены или введены в пределы другого государства без разрешения правительства последнего или нарушат условия такового разрешения, в частности в отношении времени или расширения района их пребывания;

д) которое установит морскую блокаду берегов или портов другого государства.

2. Никакие соображения политического, стратегического или экономического порядка, ни стремление к эксплуатации на территории атакуемого государства естественных богатств или к получению всякого рода иных выгод или привилегий, так же как и ни ссылка на значительные размеры вложенного капитала или на другие особые интересы, могущие иметься на этой территории, ни отрицание за ней отличительных признаков государства не могут служить оправданием нападения, предусмотренного в пункте 1.

В частности, не могут служить оправданием нападения:

А. Внутреннее положение какого-либо государства, как например:

а) отсталость какого-либо народа в политическом, экономическом или культурном отношении;

б) недостатки, приписываемые его управлению;

в) опасность, могущая грозить жизни или имуществу иностранцев;

г) революционное или контрреволюционное движение, гражданская война, беспорядки или забастовки;

д) установление или сохранение в каком-либо государстве того или иного политического, экономического или социального строя.

Б. Никакие действия, законодательство и распоряжение какого-либо государства, как например:

а) нарушение международных договоров;

б) нарушение прав и интересов в области торговли, концессий или всякой иной экономической деятельности, приобретенных другим государством или его гражданами;

в) разрыв дипломатических или экономических отношений;

г) меры экономического или финансового бойкота;

д) отказ от долгов;

е) воспрещение или ограничение иммиграции или изменение режима иностранцев;

ж) нарушение привилегий, признанных за официальными представителями другого государства;

з) отказ в пропуске вооруженных сил, следующих на территорию третьего государства;

и) мероприятия религиозного и антирелигиозного характера;

к) пограничные инциденты.

3. В случае мобилизации или сосредоточения каким-либо государством значительных вооруженных сил вблизи своей границы, государство, которому такие действия угрожают, имеет право прибегнуть к дипломатическим или иным способам, позволяющим мирное разрешение международных споров. Оно может также принять тем временем ответные меры военного характера, аналогичные указанным выше, но не переходя, однако, границы¹.

Против советского определения агрессии выступили представители Германии и Японии. “Спор, во всех его различных фазах, - заявил представитель Германии, - зачастую является настолько сложным, что жесткое определение для установления агрессора было бы недостаточным”². Такую же позицию занял представитель Японии. “В случае вооруженного конфликта, - сказал он, - определить, имела ли место агрессия и кто агрессор, всегда является делом сложным и деликатным”³.

Хотя советское определение агрессии не было принято Конференцией по разоружению, оно получило отражение во многих международно-правовых документах⁴.

В послевоенный период вопрос об определении агрессии был предметом обсуждения сначала на Пятой сессии Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций (1950 г.), а затем на Шестой (1951 г.), Седьмой (1952 г.), Девятой (1954 г.) и Двенадцатой (1957 г.) сессиях.

Ж. Спиропулос (Греция) представил Третьей сессии Комиссии международного права (16 мая – 27 июля 1951 г.) доклад, озаглавленный “Возможность и желательность определения агрессии”. В нем он развивал мысль о том, что поскольку методы агрессии претерпевают постоянную эволюцию и установление агрессора зависит от обстоятельств каждого конкретного случая, то правовое определение агрессии было бы неполным и носило бы искусственный характер. Отрицая возможность и целесообразность этого определения, Ж. Спиропулос выдвинул концепцию “естественного понятия агрессии” (per se)¹, согласно которой вопрос о том, имеется ли налицо агрессия, может быть решен не на основе юридических построений, а исходя из: а) факта совершения государственного акта насилия и совершения его этим государством первым и б) факта совершения этого акта насилия с агрессивным намерением (animus aggressionis).

При обсуждении доклада Комиссии международного права на VII сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1952 году западные державы выступили против советской инициативы в отношении определения понятия агрессии. В частности, делались утверждения о невозможности в условиях современного научно-технического прогресса заранее предусмотреть все проявления агрессии и выработать полное и исчерпывающее ее определение путем подробного перечисления агрессивных актов, о вредности и даже опасности юридического определения агрессии, о целесообразности определять агрессию на основе ad hoc, то есть в каждом конкретном случае.

Однако Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию от 31 января 1952 г., в которой делался противоположный вывод, а именно: в целях обеспечения международного мира и безопасности представляется возможным и желательным определить агрессию при помощи ее составных элементов.

Генеральная Ассамблея ООН резолюцией от 20 декабря 1952 г. создала Специальный комитет, которому поручила представить Генеральной Ассамблее на Девятой сессии проекты определения понятия “агрессия” или проекты объяснения этого понятия².

В 1953 г. советская делегация внесла в Специальный комитет проект определения агрессии, охватывавший все ее основные виды и формы. Советский проект различал четыре основных вида агрессии: 1) агрессию прямую (военную), 2) агрессию косвенную, 3) агрессию экономическую и 4) агрессию идеологическую. В проекте с большой четкостью указывались конкретные формы агрессивных действий, в которых могут проявляться отдельные виды агрессии¹.

В п. 1 советский проект 1953 г. устанавливал шесть форм прямой (военной) агрессии, которые наряду с действиями, указанными в п. 1 приведенного выше советского проекта 1933 г., включали пункт, предусматривающий, что агрессором будет признано государство, которое “окажет поддержку вооруженным бандам, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого государства, или откажется, несмотря на требование государства, подвергшегося вторжению, принять на своей собственной территории все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства”².

Согласно п. 2 советского проекта 1953 г. будет признано совершившим акт косвенной агрессии государство, которое первым:

а) поощряет подрывную деятельность против другого государства (террористические акты, диверсии и т. п.);

b) способствует разжиганию гражданской войны в другом государстве;

с) способствует внутреннему перевороту в другом государстве или повороту в политике в угоду агрессору.

Согласно пункту 3 указанного проекта будет признано совершившим акт экономической агрессии государство, которое:

a) предпримет меры экономического давления, нарушающие суверенитет другого государства, его экономическую независимость, угрожающие основам экономической жизни этого государства;

b) предпримет меры в отношении другого государства, препятствующие эксплуатации им своих собственных естественных богатств или национализации этих богатств;

c) подвергнет другое государство экономической блокаде.

Наконец, согласно пункту 4 советского проекта определения агрессии будет признано совершившим акт идеологической агрессии государство, которое:

a) поощряет пропаганду войны;

b) поощряет пропаганду применения атомного, бактериологического, химического и других видов оружия массового уничтожения;

c) способствует пропаганде фашистско-нацистских взглядов расовой и национальной исключительности, ненависти и пренебрежения к другим народам¹.

Принципиально новым моментом было указание на то, что перечень актов агрессии не является исчерпывающим, а также на то, что Совет Безопасности может объявить агрессией и другие действия государств. Новый проект, таким образом, полностью учитывал механизм по поддержанию мира и безопасности, созданный Уставом ООН.

Против включения в определение агрессии понятий экономической и идеологической агрессии высказались представители США, Великобритании, Франции и Нидерландов.

“Существуют меры экономического воздействия, - указал представитель Нидерландов, - заслуживающие порицания, но если их приравнять к агрессии, то серьезность понятия агрессии от этого уменьшится”².

Представитель Франции заявил, что “экономическое давление не является элементом агрессии”³, а скорее относится к категории угрозы миру, предусмотренной в статье 39 Устава ООН.

Представитель Великобритании высказался против проекта СССР на том основании, что, по его мнению, экономическая и идеологическая агрессии не являются актами агрессии в том смысле, как это понимается в статье 39 Устава ООН⁴.

Представитель Соединенных Штатов Америки заявил: “То, что в одной стране может называться пропагандой, в другой стране может являться всего лишь высказыванием свободной печати”¹.

В ходе обсуждения советского определения агрессии в Шестом комитете Генеральной Ассамблеи ООН, в Комиссии международного права и в Специальном комитете вызвал оживленные прения вопрос о типах определения агрессии. Так, были предложены следующие типы определения агрессии: а) общее или абстрактное определение, б) конкретное определение и в) смешанное определение.

Общее или абстрактное определение агрессии - это такое определение, в котором содержится лишь общая формулировка понятия агрессии без указания на составные элементы агрессии как преступления.

Конкретное определение, в отличие от абстрактного определения, включает в себя составные элементы или конкретные признаки агрессии как международного преступления и дает квалификацию действиям государств, которые должны быть признаны актами агрессии.

Смешанное определение включает в себя элементы как абстрактного, так и конкретного определения. Оно состоит из текста, в котором в общих чертах дается определение понятия агрессии, и перечня актов агрессии.

“Из трех предложенных до сих пор типов определения, а именно: общего определения, определения с перечислением и смешанного определения, - говорится в докладе Специального комитета за 1968 год, - большинством представителей было оказано предпочтение последнему. В таком определении гибкое описание в общих выражениях предшествовало бы перечню определенных актов агрессии и служило бы его основой, причем этот перечень был бы включен лишь в виде иллюстрации, а не с целью ограничения охвата общего описания”².

Стремясь ускорить разработку определения агрессии, Советский Союз в 1969 г. представил на рассмотрение Специального комитета новый проект определения агрессии, в котором, учитывая позиции других групп государств, ограничился определением вооруженной агрессии. В новый советский проект наряду с преамбулой и перечнем актов агрессии было включено общее определение, согласно которому “вооруженной агрессией (прямой или косвенной) является применение государством первым вооруженной силы против другого государства, несовместимое с целями, принципами и положениями Устава Организации Объединенных Наций” (п. 1)¹.

Пункт 2 советского проекта 1969 г. гласил: “Соответственно и без ущерба для функций и полномочий Совета Безопасности:

А. Будет признано актом вооруженной агрессии объявление войны первым одним государством другому государству.

В. Будет признано актов вооруженной агрессии любое из следующих действий, совершенное государством первым, хотя бы и без объявления войны: а) применение ядерного, бактериологического или химического оружия или какого-либо другого оружия массового уничтожения; b) бомбардировка или обстрел территории и населения другого государства или нападение на сухопутные, морские или воздушные силы последнего; c) вторжение или нападение вооруженных сил государства на территорию другого государства, военная оккупация или аннексия территории другого государства или части его, блокада берегов или портов.

С. Будет признано актом косвенной вооруженной агрессии применение государством вооруженной силы путем засылки на территорию другого государства вооруженных банд, наемников, террористов, диверсантов и применение иных форм подрывной деятельности, связанное с использованием вооруженной силы, с целью добиться внутреннего переворота в другом государстве или поворота в его политике в угоду агрессору”².

В советском проекте определения агрессии оговаривалось, что “кроме действий, перечисленных в предыдущих пунктах, могут квалифицироваться в качестве акта вооруженной агрессии и другие действия государств, которые в каждом конкретном случае будут признаны таковыми по решению Совета Безопасности” (п. 3), а также подчеркивалось, что “ничто в вышеуказанных пунктах не затрагивает применения вооруженной силы в соответствии с Уставом ООН, включая ее применение зависимыми народами для осуществления их неотъемлемого права на самоопределение в соответствии с Резолюцией 1514 (XV) Генеральной Ассамблеи” (п. 6)¹.

Пункт 4 проекта определения агрессии провозглашал: “Не признаются никакие территориальные приобретения или особые выгоды, полученные в результате вооруженной агрессии”. В пункте 5 проекта указывалось, что “вооруженная агрессия является международным преступлением против мира, влекущим за собой политическую и материальную ответственность государств, а также уголовную ответственность виновных в этом преступлении лиц”².

Наряду с советским проектом определения агрессии на рассмотрении Специального комитета находились и другие проекты, в частности “проект 12-ти” афро-азиатских стран (его соавторами были Алжир, Демократическая Республика Конго, Кипр, Гана, Гайана, Индонезия, Мадагаскар, Судан, Сирия, Уганда, ОАР и Югославия) и “проект 4-х” латиноамериканских стран (соавторы - Колумбия, Эквадор, Мексика и Уругвай). Оба проекта отражали в значительной мере содержание советского проекта 1933 года. Впоследствии соавторы обоих проектов согласовали их и внесли в Комитет объединенный проект определения агрессии – “проект 13-ти” (соавторами объединенного проекта стали Гаити, Гайана, Гана, Иран, Испания, Кипр, Колумбия, Мадагаскар, Мексика, Уганда, Уругвай, Эквадор и Югославия).

В противовес советскому проекту определения агрессии США, Австралия, Великобритания, Италия, Канада и Япония выдвинули свой проект – “проект 6-ти”. Его авторы предлагали основным критерием для квалификации применения вооруженной силы в качестве агрессии считать не принцип первенства, а критерий агрессивного намерения, то есть те цели, которыми руководствуется государство, применяющее вооруженную силу.

В проекте 6-ти случаи косвенного применения вооруженной силы без каких-либо оговорок включались в общий перечень актов агрессии. Отсюда следовало, что любой акт косвенной агрессии (в проекте 6-ти этот термин не использовался) порождал право для пострадавшего государства прибегнуть к самообороне в соответствии со ст. 51 Устава ООН. Проект 6-ти, кроме того, содержал наиболее полный перечень конкретных проявлений косвенной агрессии, который включал следующее:

“6) организация, поддержка вооруженных банд или иррегулярных или добровольческих сил, совершающих вторжения или проникающих в другое государство, или руководство ими;

7) организация, поддержка насильственных гражданских восстаний или террористических актов в другом государстве или руководство ими;

8) организация, поддержка подрывной деятельности, направленной на насильственное свержение правительства другого государства, или руководство ею”¹.

До самых последних дней работы Специального комитета представители западных стран продолжали настойчиво возражать против прямого указания в определении агрессии на право колониальных и зависимых народов применять силу в борьбе за свое освобождение. Не отрицая за народами право на самоопределение, они утверждали, что это право может осуществляться исключительно с помощью мирных, ненасильственных средств.

Несмотря на указанные разногласия на VII сессии Специального комитета удалось в конечном итоге согласовать проект определения агрессии, который затем был утвержден резолюцией 3314 (XXIX) Генеральной Ассамблеи ООН от 14 декабря 1974 года.

Принятое определение агрессии, точнее вооруженной агрессии, состоит из преамбулы и восьми статей. Оно относится к типу “смешанных” и содержит как общее описание понятия агрессии, так и примерный перечень конкретных действий государств, которые должны квалифицироваться как акты агрессии.

В преамбуле подчеркивается, что Генеральная Ассамблея одобряет определение агрессии будучи убеждена, что его принятие окажет сдерживающее влияние на потенциального агрессора, облегчит констатацию актов агрессии и осуществление мер для их пресечения, а также будет способствовать оказанию помощи жертве агрессии и ограждению ее прав и законных интересов.

В преамбуле определения агрессии подтверждается незыблемость дискреционных полномочий Совета Безопасности ООН при установлении наличия акта агрессии. В ней содержится напоминание о том, что “согласно статье 39 Устава Организации Объединенных Наций Совет Безопасности определяет существование любой угрозы миру, любого нарушения мира или акта агрессии и делает рекомендации или решает о том, какие меры следует предпринять в соответствии со статьями 41 и 42 для поддержания или восстановления международного мира и безопасности”¹.

“Агрессией, - указывается в ст. 1 определения, - является применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства, или каким-либо другим образом, несовместимым с Уставом Организации Объединенных Наций, как это установлено в настоящем определении”.

Применение государством вооруженной силы квалифицируется как акт агрессии лишь в том случае, если оно, во-первых, имеет место в международном конфликте, то есть совершено одним государством против другого государства, и, во-вторых, несовместимо с Уставом, то есть совершено в нарушение целей, принципов и положений Устава ООН.

Понятие агрессии неприменимо к внутренним конфликтам и гражданским войнам, которые являются внутренним делом одного государства, то есть, выражаясь словами Устава ООН, - делом, по существу входящим во внутреннюю компетенцию государства. Следовательно, если в результате внутреннего конфликта между отдельными группами населения, в том или ином государстве возникнут военные действия, то ни одна из воюющих сторон не может быть объявлена агрессором.

В соответствии с принятым определением агрессором и жертвой агрессии признаются суверенные государства.

В пояснительном примечании к ст. 1 указывается, что “в настоящем определении термин “государство”:

а) употребляется, не предрешая вопроса о признании или вопроса о том, является ли государство членом Организации Объединенных Наций;

b) включает там, где это уместно, понятие “группы государств”¹.

Вместе с тем, как отмечает Д. Донской, “нельзя исключить возможность совершения агрессии международной организацией, обладающей правосубъектностью и имеющей в своем распоряжении вооруженные силы. Однако в конечном счете любая международная организация состоит из государств, которые и будут исполнителями такой акции (не НАТО, а державы НАТО)”².

Общее описание понятия агрессии исходит из того, что применение одним государством вооруженной силы против другого может быть квалифицировано как акт агрессии лишь если такое применение силы несовместимо с Уставом, то есть совершено в нарушение целей, принципов и положений Устава ООН.

В Специальном комитете неоднократно указывалось на то, что отождествление понятия агрессия с применением вооруженной силы вообще извратило бы правопорядок, созданный Уставом, что Устав предусматривает не только возможность, но и необходимость применения вооруженной силы для поддержания международного мира и безопасности.

Прежде всего это касается мер, принимаемых Советом Безопасности для восстановлении международного мира и безопасности. Кроме того, Устав ООН ни в коей мере не затрагивает неотъемлемого права государств на индивидуальную или коллективную самооборону в случае вооруженного нападения.

Таким образом, не всякое применение одним государством вооруженной силы против другого государства может рассматриваться в качестве акта агрессии, а только такое применение вооруженной силы, которое совершено первым в нарушение Устава ООН.

В соответствии с этим в ст. 2 определения указывается, что “применение вооруженной силы государством первым в нарушение Устава является prima facie свидетельством акта агрессии, хотя Совет Безопасности может в соответствии с Уставом сделать вывод, что определение о том, что акт агрессии был совершен, не будет оправданным в свете других соответствующих обстоятельств, включая тот факт, что соответствующие акты или их последствия не носят достаточно серьезного характера”¹.

Ссылка в ст. 2 на “другие соответствующие обстоятельства” предполагает прежде всего два важных критерия. Один из них, а именно достаточная серьезность характера актов незаконного применения вооруженной силы, позволяет Совету Безопасности провести грань между актом агрессии и теми случаями, когда применение вооруженной силы вследствие ограниченности масштаба, единичного или случайного характера не должно рассматриваться в качестве агрессии, хотя и может быть расценено как угроза миру или нарушение мира. Речь в данном случае идет о фактах применения вооруженной силы, обычно охватываемых понятием “пограничный инцидент”.

В определении агрессии содержится также критерий агрессивного намерения – animus aggressionis. Совет Безопасности может освободить от ответственности государство, первым применившее вооруженную силу, если оно представит убедительные доказательства того, что у нее не было агрессивных намерений и что в его действиях отсутствует состав международного преступления – агрессии. Поскольку принцип первенства закрепляется в качестве решающего критерия, то наличие агрессивного намерения презюмируется в любом незаконном применении вооруженной силы первым. Вследствие этого бремя доказывания отсутствия агрессивного намерения несет не подвергшееся нападению государство, а государство, первым применившее вооруженную силу.

В принятом Генеральной Ассамблеей ООН определении агрессии это понятие конкретизируется путем примерного перечня действий, квалифицируемых как акты агрессии, независимо от того, имело место формальное объявление войны или нет. К таким действиям ст. 3 определения относит:

а) вторжение или нападение вооруженных сил государства на территорию другого государства или любая военная оккупация, какой бы временный характер она ни носила, являющаяся результатом такого вторжения или нападения, или любая аннексия с применением силы территории другого государства или части ее;

b) бомбардировка вооруженными силами государства территории другого государства или применение любого оружия государством против территории другого государства;

с) блокада портов или берегов государства вооруженными силами другого государства;

d) нападение вооруженными силами государства на сухопутные, морские или воздушные силы, или морские и воздушные флоты другого государства;

e) применение вооруженных сил одного государства, находящихся на территории другого государства по соглашению с принимающим государством, в нарушение условий, предусмотренных в соглашении, или любое продолжение их пребывания на такой территории по прекращению действия соглашения;

f) действие государства, позволяющего, чтобы его территория, которую оно предоставило в распоряжение другого государства, использовалась этим другим государством для совершения акта агрессии против третьего государства. По мнению Ю.М. Рыбакова, в данном случае “с юридической точки зрения речь идет о соучастии в совершении актов агрессии. Хотя государство, предоставляющее свою территорию другому государству для совершения акта агрессии, и не применяет само вооруженную силу, однако, создавая условия для ее незаконного применения другим государством, оно совершает действие, квалифицируемое как акт агрессии”¹;

g) засылка государством или от имени государства вооруженных банд, групп, иррегулярных сил или наемников, которые осуществляют акты применения вооруженной силы против другого государства, носящие столь серьезный характер, что это равносильно перечисленным выше актам, или его значительное участие в них.

В ст. 4 указывается, что “вышеприведенный перечень актов не является исчерпывающим и Совет Безопасности может определить, что другие акты представляют собой агрессию согласно положениям Устава”².

В определении агрессии оговаривается, что “никакие соображения любого характера, будь то политического, экономического, военного или иного характера, не могут служить оправданием агрессии” и что “никакое территориальное приобретение или особая выгода, полученные в результате агрессии, не являются и не могут быть признаны законными” (ст. 5).

Большое значение имеет положение ст. 7 определения, согласно которому “ничто в настоящем определении, и в частности в статье 3, не может каким-либо образом наносить ущерба вытекающему из Устава праву на самоопределение, свободу и независимость народов, которые насильственно лишены этого права и о которых упоминается в Декларации о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом Организации Объединенных Наций, в частности народов, находящихся под господством колониальных и расистских режимов или под другими формами иностранного господства, а также праву этих народов бороться с этой целью и испрашивать и получать поддержку в соответствии с принципами Устава и согласно вышеупомянутой Декларации”¹.

Выработка определения агрессии пополнила арсенал международно-правовых средств борьбы против нее и внесла важный вклад в укрепление международного мира и безопасности. В этом документе в соответствии с Уставом ООН дано общее определение агрессии (ст. 1), указан основной критерий квалификации агрессивного акта (ст. 2), перечислены основные акты агрессии (ст. 3) и подчеркнуто, что данное определение не затрагивает ситуаций, в которых применение силы является правомерным (ст. 6 и 7).

Глава 2. МЕЖДУНАРОДНО-ПРАВОВАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА АГРЕССИЮ

2.1. Виды и формы международной ответственности государств за агрессию

Появление в международном праве принципа запрещения агрессивной войны, а позднее и принципа неприменения силы, внесло коренные изменения в институт международно-правовой ответственности государства.

“Вместо равноправной стороны в войне государство, развязавшее вооруженный конфликт, стало признаваться агрессором, - пишет Ю.М. Рыбаков, - то есть стороной, совершившей тягчайшее нарушение международного права, а государство, подвергшееся нападению, стало жертвой агрессии”¹.

В связи с этим совершенно по-новому встал вопрос о юридических последствиях участия сторон в войне; эти последствия уже зависят не от того, кто победил, а от того, какое государство развязало агрессию. В современном международном праве ответственность за агрессию во всех случаях лежит на государстве-правонарушителе независимо от того, проиграло ли оно войну или выиграло ее. Победа сама по себе не дает никаких прав. Иными словами, существовавшее в прежние времена “право победителя” заменено ответственностью за агрессию.

Соответственно характеру причиняемого международным правонарушением ущерба в современном международном праве различаются два основных вида ответственности – материальная и нематериальная (политическая).

Материальная ответственность выражается в обязанности возместить материальный ущерб, причиненный в результате международно-противоправного деяния, в полном объеме, что может реализовываться в форме реституции, то есть восстановления положения, существовавшего до совершения противоправного деяния, или репарации - денежной или иной компенсации ущерба, причиненного таким деянием.

В международном праве различают два вида реституции: 1) restitutio in pristinum, так называемую ресторацию, которая состоит в восстановлении нематериальных прав потерпевшего государства (например, прекращение незаконной оккупации, освобождение неправомерно задержанных лиц, аннулирование законодательных и исполнительных актов и распоряжений, а также отмена судебных решений, причиняющих ущерб потерпевшему государству) и 2) restitutio in integrum, собственно реституцию, которая состоит в возмещении государством-правонарушителем причиненного материального ущерба в натуре (например, возвращение неправомерно захваченных государством-агрессором произведений искусства)¹.

К репарациям прибегают наряду с реституцией, а также в тех случаях, когда материальное возмещение в натуре невозможно. Сторонники репарационной концепции ответственности используют для обозначения форм материальной ответственности государства термин “компенсации”.

В случае агрессии на государство-правонарушитель ложится обязанность в максимально возможной мере возместить материальный ущерб, причиненный государству - жертве агрессии. Это достигается путем военных реституций, то есть возращения всего имущества, захваченного государством-агрессором, и военных репараций, то есть денежных платежей, передачи материальных ценностей, поставки товаров, оказания услуг и т.д., необходимых для восстановления национального хозяйства потерпевшего государства².

Военные реституции и репарации пришли на смену институту контрибуций, в соответствии с нормами которого победившее государство, даже если оно было агрессором, имело право требовать с побежденного государства “возмещения военных издержек”. Как отмечает Г.И. Тункин, “на деле это была дань, налагаемая победителем на побежденного”³.

Современное международное право запрещает контрибуции, возлагая обязанность возмещения в форме реституций и репараций исключительно на государство-агрессора. Уже в Версальском мирном договоре не было упоминаний о контрибуциях. Его статьи устанавливали обязанность Германии возместить военный ущерб посредством репараций, понятие которых охватывало и реституции (часть VIII).

После второй мировой войны в соответствии с решениями Крымской и Берлинской конференций относительно Германии и согласно Парижским мирным договорам 1947 г. с Болгарией, Венгрией, Италией, Румынией и Финляндией возмещение ущерба, причиненного этими государствами союзным державам, предусматривалось как в форме репараций, так и в форме реституций¹.

В протоколе Крымской конференции по вопросу о материальной ответственности Германии за войну были установлены следующие положения: “Германия обязана возместить в натуре ущерб, причиненный ею в ходе войны союзным нациям. ‹…› Репарации должны взиматься с Германии в трех формах: а) единовременные изъятия в течение двух лет по капитуляции Германии или прекращении организованного сопротивления из национального богатства Германии, находящегося как на территории самой Германии, так и вне ее (оборудование, станки, суда, подвижной состав, германские вложения за границей, акции промышленных, транспортных, судоходных и других предприятий Германии и т.д.), причем эти изъятия должны быть проведены главным образом с целью уничтожения военного потенциала Германии; б) ежегодные товарные поставки из текущей продукции в течение периода, длительность которого должна быть установлена; в) использование германского труда”².

Формами политической ответственности государства-агрессора могут быть различные временные ограничения его суверенитета и правоспособности, включая временное приостановление или ограничение прерогатив законодательных, исполнительных и судебных органов государства-деликвента; реорганизацию отдельных элементов политической системы и упразднение общественных институтов, наличие которых способствовало совершению государством преступления агрессии; временную оккупацию части или всей территории; меры по демилитаризации промышленности, сокращению вооруженных сил; ограничение юрисдикции по делам об ответственности физических лиц, виновных в совершении преступлений против мира и человечества и т.д.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что в качестве форм ответственности государства-правонарушителя не следует рассматривать международно-правовые санкции и контрмеры.

В современном международном праве существует два основных способа реализации ответственности: добровольный (согласительный), когда государство-правонарушитель соглашается добровольно возместить причиненный ущерб, и с использованием принуждения в форме санкций и контрмер¹.

По определению И.И. Лукашука, санкции представляют собой “принудительные меры, предпринимаемые международной организацией к правонарушителю в целях побуждения его к выполнению обязательств, вытекающих из правоотношения ответственности”².

В старом международном праве термином “санкция” обозначали формы ответственности, как правило, “не выходящие за рамки простого возмещения или удовлетворения”³.

Применение этого термина в значении принудительных мер, предпринимаемых в ответ на международные правонарушения, утверждается в период, когда стал формироваться принцип преступности агрессивной войны и когда в лице Лиги Наций начинает действовать международная организация, наделенная функцией принуждения. В докладах и резолюциях Лиги Наций термином “санкция” обозначались предусмотренные ст. 16 ее Устава принудительные меры, подлежащие применению всеми государствами-членами этой организации против государства, совершившего акт войны вопреки предписаниям Устава.

В результате понятие международно-правовых санкций получает необычайно широкую трактовку. Некоторые юристы-международники, отстаивавшие идею уголовной ответственности государства за наиболее тяжкие международные правонарушения, стали рассматривать указанные принудительные меры как особую форму ответственности государства-правонарушителя, поскольку такие меры выходят за рамки простого возмещения и применяются в централизованном порядке.

В современном международном праве под санкциями следует, прежде всего, понимать принудительные меры, предпринимаемые Советом Безопасности ООН в соответствии с главой VII Устава ООН в отношении государства, совершившего агрессию или какое-либо иное серьезное международное правонарушение, и которые направлены на восстановление международного мира и безопасности.

В целях поддержания или восстановления международного мира и безопасности Устав ООН предусматривает два вида международных санкций: санкции, не связанные с использованием вооруженных сил (ст. 41), и военные санкции (ст. 42)¹.

Оба вида международных санкций являются обязательными для всех государств - членов Организации Объединенных Наций.

Санкции, не связанные с использованием вооруженных сил, могут включать полный или частичный перерыв экономических отношении, железнодорожных, морских, воздушных, почтовых, телеграфных, радио или других средств сообщения и связи, а также разрыв дипломатических отношений (ст. 41 Устава ООН).

Военные санкции предусмотрены в статье 42 Устава.

“Если Совет Безопасности, - говорится в указанной статье, - сочтет, что меры, предусмотренные в статье 41, могут оказаться недостаточными, или уже оказались недостаточными, он уполномочивается предпринимать такие действия воздушными, морскими или сухопутными силами, какие окажутся необходимыми для поддержания или восстановления международного мира и безопасности. Такие действия могут включать демонстрации, блокаду и другие операции воздушных, морских или сухопутных сил Членов Организации”¹.

Контрмеры представляют собой элемент децентрализованного механизма принуждения государства-правонарушителя. По определению И.И. Лукашука, “контрмеры - меры, которые потерпевшее государство вправе применить к государству, ответственному за международно-противоправное деяние, в целях побудить его выполнить возлагаемые на него правоотношением ответственности обязательства и которые в ином случае были бы противоправными”².

“Международное право определяет ряд обязательств, - пишет И.И. Лукашук, - нарушение которых не может вызывать применение контрмер. К ним относятся обязательства, вытекающие из императивных норм. В первую очередь это относится к принципу неприменения силы, который запрещает применение силы или угрозы силой во всех случаях, включая применение контрмер. Исключение составляет лишь случай самообороны. В Декларации о принципах международного права сказано: “Государства обязаны воздерживаться от актов репрессалий, связанных с применением силы”³.

Как известно, международно-правовая ответственность предполагает два элемента: объективный – нарушение нормы международного права и субъективный – присвоение этого нарушения конкретному государству, то есть признание того, что именно это государство несет ответственность за данное нарушение.

Положение о том, что вина может быть вменена государству, широко признано в доктрине международного права¹. Разумеется, понятие вины в международном праве имеет специфический характер, существенно отличный от характера понятия вины в национальном праве.

В отличие от вины физических лиц, выражающей проявление их воли как психологического акта, вина государства как суверенного политического образования выражает проявление его воли как политического акта, будучи отражением тех политических целей, которые это государство преследует своими действиями или бездействием, порождающими его международную ответственность. Если вина физических лиц означает проявление их индивидуальной воли, определяемой их психологическими особенностями, то вина государства представляет собой проявление его воли, которая определятся на основе целей и принципов его политики. Если вина физических лиц проявляется в действиях или бездействии самих этих лиц, то вина государства - в действиях или бездействии его органов, реализующих внешнеполитический курс данного государства, отражающий волю его господствующего класса.

Международное право рассматривает государство как единое целое вне зависимости от той или иной структуры его органов и того или иного распределения компетенции между ними. Ст. 4 проекта Статей об ответственности государств предусматривает, что поведение любого органа государства, действующего в качестве такового, рассматривается как деяние такого государства, независимо от того, осуществляет этот орган законодательные, исполнительные, судебные или какие-либо иные функции, независимо от положения, которое он занимает в структуре государства и от того, является ли он органом центрального правительства или же административно-территориального подразделения государства².

Таким образом, вина государства есть не психологическое, как для индивида, а социально-политическое понятие.

По определению В.А. Василенко, вина государства – это неправомерно реализуемая воля государства-правонарушителя, проявляющаяся в противоправных деяниях его органов¹.

Характерным элементом агрессии как международного преступления является умысел, то есть наличие в действиях государства заранее обдуманного агрессивного намерения (animus aggressionis). Поэтому, если у государства отсутствуют намерения совершить акт агрессии, то не будет и самого акта агрессии. Агрессия, как подчеркивает К.А. Багинян, может быть совершена государствами только умышленно².

Наряду с появлением в международном праве понятия “международного преступления”, в международно-правовой литературе получила известное распространение концепция уголовной ответственности государств. Наиболее горячо отстаивал эту концепцию румынский профессор В. Пелла, который в 1925 году написал книгу “Коллективная преступность государств и уголовное право будущего”. По мнению В. Пелла, если юридические лица могут считаться фиктивными образованиями, связанными и действующими по воле человека, то государства представляют нации, а существование нации не зависит от воли индивида. Государство претворяет в жизнь групповую волю нации. И если такая воля является преступной, то ответственность должно нести государство и соответственно – нация.

С признанием уголовной ответственности государств В. Пелла связывает возможность предупреждения международных преступлений. По его мнению, история показала, что войну нельзя уничтожить заключением договоров, действием Лиги Наций или ООН. Миссию поддержания мира нужно доверить международному уголовному праву. Как внутригосударственное право было одним из факторов, позволяющих обществу обуздать агрессивные черты индивида, так и международное уголовное право может стать средством подавления империализма и других проявлений эгоистических устремлений отдельных государств¹.

Концепция уголовной ответственности государств в международном праве отстаивалась прежде всего специалистами в области криминалистики и основывалась на теории единства путей развития международного и национального права. Согласно указанной теории развитие права представляет собой единый процесс, в котором национальное право и международное право находятся лишь на различных ступенях развития, причем международное право отстает в своем развитии от национального права.

Оценивая практическую ценность концепции уголовной ответственности государств, А.Н. Трайнин пишет: “Под покровом уголовно-правовой формы криминализация ведет к ослаблению всей системы санкций против агрессоров, ибо уголовный процесс связан с целым рядом формальных требований, выполнение которых способно лишь осложнить и ослабить борьбу с государством-агрессором”². По мнению А.Н. Трайнина, такие понятия и институты материального уголовного права, как вина, вменяемость, стадии свершения преступления, соучастие, наказание, “нельзя применять к государству: государство не может быть вменяемо или невменяемо; государство не может быть на скамье подсудимых или за решеткой тюрьмы”³.

В качестве одного из возражений против концепции уголовной ответственности государств приводится тезис, что в случае ее признания “вся тяжесть правовых последствий ложится не на виновных, а на все население, за действия преступной клики должен отвечать народ”⁴.

С. Плавски, в качестве основного довода против уголовной ответственности государств, приводит отсутствие надгосударственного органа, который мог бы применять репрессивные санкции по отношению к государствам. Санкции же по международному праву не носят уголовный характер, так как этот характер несовместим с суверенитетом государств. Реальной возможности применения санкций к независимому государству не существует. Единственная реальная сила – это война, но в таком случае международное право вместо средства предупреждения станет источником новых войн. Кроме того, он считает, что нельзя говорить о наличии коллективной воли в таком объединении, как государство. Практически воля государства даже в демократических государствах сводится к воле правящей группировки¹.

Как считает И.В. Фисенко, сегодня практическое осуществление уголовной ответственности государств невозможно, так как не создано двух основных компонентов для отправления уголовного правосудия в отношении государств – Международного уголовного суда и международного уголовного кодекса².

Нельзя также не отметить, что проект Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества и Римский статут Международного уголовного суда предусматривают уголовную ответственность исключительно физических лиц.

Так, статья 4 проекта Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества 1996 г. устанавливает, что “ответственность отдельных лиц за преступления против мира и безопасности человечества, предусмотренная в настоящем Кодексе, никоим образом не влияет на ответственность государств по международному праву”³.

Согласно ст. 25 Римского статута Международного уголовного суда, принятого 17 июля 1998 г., Суд обладает юрисдикцией в отношении физических лиц, п. 4 этой же статьи указывает, что “ни одно положение в настоящем Статуте, касающееся индивидуальной уголовной ответственности, не влияет на ответственность государств по международного праву”¹.

Кодифицируя нормы об ответственности государств, Комиссия международного права определила международное преступление как “международно-противоправное деяние, возникающее в результате нарушения государством международного обязательства, столь основополагающего для обеспечения жизненно важных интересов международного сообщества, что его нарушение рассматривается как преступление международным сообществом в целом” (ст. 19 проекта Статей об ответственности государств)². В своих комментариях к проекту статей Комиссия подчеркивала, что в современном международном праве для нормативных целей разграничиваются две разные категории международно-противоправных деяний в зависимости от важности, придаваемой международным сообществом существу нарушенного обязательства и серьезности самого нарушения – международные преступления и международные правонарушения³.

Однако против концепции международного преступления решительно выступили такие государства, как США и Великобритания, основные доводы которых состояли в том, что она криминализирует поведение государств, а также то, что проект не предусматривает особой процедуры ответственности за них⁴. В итоге Комиссия международного права приняла компромиссную формулировку: “Серьезные нарушения обязательств перед международным сообществом” (глава III проекта Статей об ответственности государств 2000 г.).

Поскольку речь идет об особой категории обязательств erga omnes (между всеми), то государство, совершившее такое тяжкое преступление, как агрессия, несет за нее ответственность не только перед жертвой агрессии, но и перед всем международным сообществом.

Специфика международного права заключается в первую очередь в том, что основными его субъектами являются суверенные государства, для которых характерна их неподчиненность внешней власти, в том числе взаимная независимость. Именно равенство государств требует того, чтобы никакое государство не было связано международной нормой, на которую оно не дало, явно или молчаливо, своего несомненного согласия. Поскольку нормы международного права создаются путем соглашения его субъектов, механизм формирования и действия международного права носит межгосударственный, а не надгосударственный характер.

Таким образом, государства в качестве субъектов международного права, суверенных и не подсудных другим субъектам, не могут нести уголовную ответственность. Когда агрессию и некоторые другие серьезные нарушения императивных норм международного права называют преступлениями, то этим хотят лишь подчеркнуть в отношении государств существование особой категории международных обязательств erga omnes, которые являются обязательствами не только по отношению к каждому другому члену международного сообщества государств, но одновременно и обязательствами в отношении международного сообщества государств в целом.

2.2. Индивидуальная ответственность за преступления против мира

В современном международном праве признается принцип индивидуальной ответственности (наряду с ответственностью государств) за преступления против мира, а именно за планирование, подготовку, развязывание или ведение агрессивной войны либо войны в нарушение международных договоров, соглашений или заверений, либо за участие в общем плане или заговоре, направленных к осуществлению любого из вышеизложенных действий.

“Когда агрессивную войну, - указывает Г.И. Тункин, - и некоторые другие нарушения международного права называют преступлениями, то этим хотят лишь подчеркнуть в отношении государств особо опасный характер правонарушения. Что же касается физических лиц – конкретных исполнителей таких действий, то в современном праве речь идет действительно о международном преступлении и о вытекающей из этого уголовной ответственности”¹.

Вопрос о наказании виновников развязывания и ведения войны был впервые поставлен в ходе работы Комиссии по вопросам ответственности за войну, так называемой Комиссии пятнадцати, созданной 25 января 1919 г. на Парижской мирной конференции. В своем заключении Комиссия указала, что “агрессивная война не может рассматриваться как акт, прямо противоречащий положительному праву”². Ссылаясь на принципы “nullum crimen sine lege” и “ex post facto”, то есть на недопустимость наказания без закона и недопустимость придания закону обратной силы, американские делегаты в Комиссии пятнадцати высказались против привлечения к суду бывшего императора Германии Вильгельма II³.

В то же время под давлением международного сообщества в Версальский мирный договор были включена статья 227, предусматривающая создание специального суда, состоявшего из пяти судей, назначенных каждой из пяти держав-победительниц, для отправления правосудия над Вильгельмом II “за грубейшие нарушения в области международной морали и несоблюдение святости договоров”. Как известно, суд над бывшим германским императором не был проведен из-за отказа Голландии выдать его.

Вместе с тем, профессор Р.А. Мюллерсон правильно отмечает: “Характерная черта международной уголовной ответственности физических лиц – ее связь с международным преступлением государства. Без последнего нет и первого”¹. Очевидно, в старом международном праве отсутствовала норма, предусматривающая ответственность за деяния, вменяемые в вину Вильгельму II статьей 227 Версальского договора.

Огромную роль в становлении принципа индивидуальной ответственности за агрессию сыграл Нюрнбергский процесс как первый в истории международный суд за преступления против мира и человечества.

В совместной декларации США, Великобритании и СССР от 30 октября 1943 г., так называемой Московской декларации, указывалось, что германские офицеры, солдаты и члены нацистской партии, ответственные за зверства, убийства и казни или добровольно принимавшие в них участие, “будут отосланы в страны, в которых были совершены их отвратительные действия, для того, чтобы они могли быть судимы и наказаны в соответствии с законами этих освобожденных стран и свободных правительств, которые будут там созданы”². В ней особо оговаривалось, что главные преступники, преступления которых не связаны с определенным географическим местом, будут наказаны совместным решением правительств-союзников.

Положения Московской декларации были положены в основу Соглашения о судебном преследовании и наказании главных военных преступников европейских стран оси, подписанного 8 августа 1945 г. между СССР, Великобританией, Францией и США.

В соответствии с Соглашением для суда и наказания главных военных преступников был учрежден Международный военный трибунал. Ст. 6 Устава Трибунала предусматривала, что преступления против мира (а именно: планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны или войны в нарушение международных договоров, соглашений или заверений или участие в общем плане или заговоре, направленных к осуществлению любого из вышеизложенных действий) влекут за собой индивидуальную ответственность.

На Нюрнбергском процессе представитель защиты Яройсс пытался обосновать безнаказанность отдельных лиц за совершенные ими международные преступления на том основании, что субъектами международного права являются не физические лица, а государства, и следовательно, если государства, а не физические лица, берут на себя международные обязательства, то только первые должны нести ответственность за нарушение норм международного права.

“Если Германская империя в известном случае начала наступление вопреки еще действующему договору о ненападении, - заявил он, - то она совершила международный деликт и должна отвечать за него по нормам международного права… Только империя, но не отдельное лицо…”¹.

В подкрепление указанного выше тезиса защита ссылалась на концепцию “государственного акта”, утверждая, что там, где рассматриваемое действие являлось действием, совершенным государством, лица, которые практически осуществили это, не несут личной ответственности, а стоят под защитой доктрины о суверенности государства.

Наиболее полно выразил эту концепцию Яройсс, заявив: “Само собой разумеется, что акты государства – это действия людей. Но это все-таки и именно акты государства, акты государства, проведенные в жизнь его органами, а не частные акты господина Мюллера или господина Шмидта”². Поэтому, заключал Яройсс: “Наказание отдельных лиц в соответствии с нормами международного права за нарушение мира между отдельными государствами возможно только в случае, если будут уничтожены основы действующего международного права и представления, в течение веков прочно укоренившиеся в сознании европейских народов, основы и представления, согласно которым государство, свое суверенное государство, является непременной основой существования свободы личности”¹.

Международный военный трибунал отверг оба этих утверждения.

“Преступления против международного права, - гласит Нюрнбергский приговор, - совершаются людьми, а не абстрактными категориями, и только путем наказания отдельных лиц, совершающих такие преступления, могут быть соблюдены установления международного права”².

Международный военный трибунал отверг и доктрину “государственного акта”, сославшись на ст. 7 Устава, которая гласит: “Должностное положение подсудимых, их положение в качестве глав государств или ответственных чиновников различных правительственных ведомств, не должно рассматриваться как основание для освобождения от ответственности или смягчения наказания”. Трибунал указал в приговоре, что принцип международного права, который при определенных обстоятельствах защищает представителя государства, не может быть применен к действиям, которые осуждаются как преступные согласно международному праву³.

В этой связи можно ли рассматривать утверждение в международном праве принципа индивидуальной ответственности за международные преступления как доказательство того, что индивиды являются субъектами международного права.

Как известно, субъект международного права должен обладать определенными качествами, прежде всего способностью быть носителем суверенных прав и обязанностей. Важным является то, что, во-первых, указанные права и обязанности являются суверенными, имманентно присущими субъекту международного права и, во-вторых, первоисточником таких прав и обязанностей является суверенитет.

Одна из самых существенных особенностей субъектов международного права состоит в том, что они являются не только носителями суверенных прав и обязанностей, но и одновременно выступают как единственные создатели норм международного права. Иначе говоря, субъекты международного права сами вырабатывают и закрепляют свои права и обязанности в соглашениях в результате свободного волеизъявления сторон.

Субъекты международного права, помимо того, что они являются носителями суверенных прав и обязанностей и создателями норм международного права, выступают еще и как сила, обеспечивающая их соблюдение, поскольку в международном праве отсутствует централизованный аппарат (аналогичный с государственным аппаратом), способный принуждать к соблюдению норм права¹.

Никакие из указанных выше качеств не присущи индивидам.

Таким образом, если признать, что индивид может нести уголовную ответственность по международному праву, то тогда следует признать его международную правосубъектность, если же он не обладает международной правосубъектностью, то, следовательно, и не может нести ответственность по международному праву. Возникает вопрос: кто же в таком случае должен отвечать за совершенные злодеяния?

Юридический и логический дефект вышеприведенных рассуждений, по мнению А.Н. Трайнина, заключается в смешении двух различных понятий: субъектов международно-правовых отношений и субъекта посягательства на международно-правовые отношения. “Конвенции заключает государство, – пишет А.Н. Трайнин, - но преступно нарушать эти договоры и, следовательно, нести уголовную ответственность за это могут только физические лица, виновники этих незаконных действий”².

От имени большинства подсудимых утверждалось, что в своей деятельности они руководствовались приказами Гитлера и поэтому не могут нести ответственность за действия, совершенные ими во исполнение этих приказов. Приговор Трибунала по этому поводу указал, что “Устав специально предусматривает в статье 8: “Тот факт, что подсудимый действовал по распоряжению правительства или приказу начальника не освобождает его от ответственности, но может рассматриваться как довод для смягчения наказания…”¹. Однако подлинным критерием в том, может ли приказ быть расценен как обстоятельство, смягчающие наказание, является не факт его наличия, а вопрос о том, был ли практически возможен моральный выбор.

Непосредственным объектом преступлений против мира являются всеобщий мир и международная безопасность.

В соответствии с п. “а” ст. 6 Устава Трибунала объективная сторона агрессивной войны включает любое из следующих действий:

1. планирование;

2. подготовку;

3. развязывание;

4. ведение агрессивной войны.

Под планированием следует понимать составление конкретных планов вооруженного вторжения (нападения) и захвата территорий других государств. Так, верховным командованием вооруженными силами Германии был разработан план захвата Австрии, носивший военное кодовое обозначение “Отто”, план захвата Чехословакии – “Грюн”; нападения на Польшу – “Вейсс”; вторжения в Данию и Норвегию – “Везер” и другие. Нападение на СССР планировалось под условным названием “План Барбаросса”.

Подготовка может выражаться в реорганизации экономики для военных целей, увеличении численности армии, строительстве военной техники, заключении договоров о ненападении и т.д. Так, на партийном съезде в 1936 году Гитлер объявил об утверждении четырехлетнего плана, по сути являвшегося в целом для всей Германии планом экономической подготовки к осуществлению агрессивных войн. Хорошо известно, что Гитлер, планируя агрессию против Польши, осознавал возможность вступления в войну на ее стороне Великобритании и Франции, поэтому 23 августа 1939 г. Германия подписала пакт о ненападении с Советским Союзом.

Развязывание агрессивной войны весьма редко может быть самостоятельным составом преступления против мира, так как это действие тесно связано с ее подготовкой и ведением. На Нюрнбергском процессе высказывалось мнение, что под развязывание агрессивной войны могут подойти специально провоцируемые инциденты, которые служат поводом для начала войны, например, инцидент в Глейвице¹. В приговоре Токийского трибунала указывалось, что хотя развязывание агрессивной войны может иметь при некоторых обстоятельствах иной смысл, в обвинительном заключении, с которым Трибунал имеет дело, оно означает начало военных действий. В этом смысле оно включает фактическое ведение агрессивной войны. После того как подобная война развязана или начата какими-либо преступниками, другие могут принимать в этом такое участие, что они становятся виновными в ее ведении².

Ведение агрессивной войны означает осуществление непосредственных военных действий против другого государства.

Каждое из вышеперечисленных действий имеет самостоятельное значение при квалификации их в качестве преступлений против мира. Так, приговором Нюрнбергского трибунала Карл Дениц, командующий германским подводным флотом, был признан виновным за активное участие в ведении агрессивной войны, в то же время доказательства не устанавливали факт его участия в подготовке и развязывании таких войн, а министр экономики Вальтер Функ был признан виновным за участие в экономической подготовке некоторых из агрессивных войн.

Для определения субъекта ответственности за преступления против мира выдвигаются два критерия:

1. Субъект ответственности должен знать, что планируется, подготавливается или ведется именно агрессивная война.

2. Субъект должен занимать такое положение в механизме государственной власти, которое позволяет ему влиять на формирование и осуществление агрессивной политики¹.

Оба приведенных критерия должны приниматься во внимание, но в целом вопрос об определении субъекта ответственности за агрессию – это не столько вопрос права, сколько вопрос факта, решаемый судом в каждом конкретном случае.

На Нюрнбергском процессе в совершении преступлений против мира и человечества обвинялись: Герман Геринг (главнокомандующий военно-воздушными силами); Рудольф Гесс (доверенное лицо Гитлера, министр без портфеля); Иоахим фон Риббентроп (советник Гитлера по вопросам внешней политики, с 1938 г. министр иностранных дел); Вильгельм Кейтель (начальник штаба верховного командования); Эрнест Кальтенбруннер (начальник полиции безопасности, службы безопасности, главного имперского управления безопасности); Альфред Розенберг (руководитель нацистской партии по вопросам идеологии и внешней политики); Ганс Франк (имперский министр юстиции); Вильгельм Фрик (имперский министр внутренних дел); Юлиус Штрейхер (гаулейтер Франконии, главный редактор антисемитской газеты “Дер штюрмер”); Вальтер Функ (имперский министр экономики); Гельмар Шахт (президент имперского банка до 1939 г.); Карл Дениц (командующий подводным флотом); Эрих Редер (главнокомандующий военно-морским флотом); Бальдур фон Ширах (имперский уполномоченный нацистской партии по образованию молодежи); Фриц Заукель (генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы); Альфред Иодль (начальник штаба оперативного руководства верховного командования); Мартин Борман (глава фонда помощи партии, с 1943 г. секретарь Гитлера); Франц фон Папен (активно содействовал приходу к власти Гитлера, был вице-канцлером в его кабинете, с 1934 г. посланник в Вене, с 1939 г. посол в Турции); Артур Зейсс-Инкварт (канцлер Австрии, заместитель генерал-губернатора оккупированных польских территорий и имперский комиссар оккупированных Нидерландов); Альберт Шпеер (имперский министр вооружения); Константин фон Нейрат (министр иностранных дел до 1938 г.); Ганс Фриче (начальник отдела радиовещания министерства пропаганды).

Субъективная сторона преступлений против мира характеризуется умышленной формой вины.

Ст. 6 Устава Международного военного трибунала инкриминировала главным военным преступникам наряду с другими преступлениями против мира участие в общем плане или заговоре, направленных к их осуществлению.

По мнению Трибунала, “один Гитлер не мог вести агрессивной войны. Он нуждался в сотрудничестве со стороны государственных деятелей, военных лидеров, дипломатов и дельцов. И когда они, зная о его целях, начали сотрудничать с ним, они сделали себя участниками того плана, который он создал”¹.

Если цели нацистской агрессивной политики были сформулированы Гитлером еще задолго до прихода НСДАП к власти в его книге “Майн кампф”, то конкретное планирование агрессивных войн началось в Германии с 1937 г. Нюрнбергский приговор выделяет “планирование агрессии” в специальный параграф, связывая его в основном с четырьмя секретными совещаниями, на которых Гитлер последовательно развивал свои планы подготовки и ведения агрессивных войн. Эти совещания проходили 5 ноября 1937 г., 23 мая 1939 г., 22 августа и 23 ноября 1939 г. В целом агрессивный план был сформулирован на совещании 5 ноября 1937 г., а на последующих совещаниях он уже конкретизировался применительно к складывающейся международной обстановке. Установленный доказательствами факт участия в указанных совещаниях некоторых подсудимых подтверждал их вину в общем планировании или заговоре, направленных на совершение преступлений против мира.

На Нюрнбергском процессе защита утверждала, что подобное общее планирование не могло существовать там, где господствовала диктатура.

“Тот, кого заставляют принимать участие в заговоре, - заявила защита, - не является заговорщиком, так как насилие исключает возможность соглашения, оно может лишь привести к внешней готовности оказывать помощь. Таким образом, если кто-либо навязывает другому свою волю, то это не заговор. Вот почему заговор с диктатором во главе противоречит самой сущности понятия заговора. Диктатор не вступает в заговор с исполнителями своей воли, он не заключает соглашения с ними, он диктует, а участники подчиняются”¹.

Нюрнбергский трибунал отверг этот аргумент, указав в приговоре, что считает доказанным существование преступного заговора с целью ведения агрессивных войн. “План, в выполнении которого принимала участие определенная группа лиц, - гласит Нюрнбергский приговор, - продолжает оставаться планом, даже если он был задуман всего лишь одним из них, и тот, кто участвовал в осуществлении этого плана, не может избежать ответственности, доказав, что он действовал согласно указанию человека, который замыслил этот план”².

В приговоре особо подчеркивается: “Тот факт, что они получали задания от диктатора, не избавляет их от ответственности за совершенные ими действия. Отношение между руководителем и исполнителем уменьшает ответственность в данном случае не в большей степени, чем это имеет место в подобных случаях тирании при совершении преступлений внутри страны членами одной организованной шайки по приказу главаря”³.

Преступление агрессии предполагает сложную, разветвленную и в то же время сплоченную деятельность различных органов и должностных лиц государственного аппарата. Вот почему для него характерно соучастие в форме преступной группы или организации.

Устав Международного военного трибунала предусматривал, что лица, совершая преступления против мира, могут действовать как “индивидуально”, так и “в качестве членов организации” (ст. 6)¹. Согласно ст. 9 Устава при рассмотрении дела о любом отдельном члене той или иной группы или организации Трибунал может (в связи с любым действием, за которое это лицо будет осуждено) признать, что группа или организация, членом которой подсудимый являлся, была преступной организацией.

“Преступная организация, - указывается в Нюрнбергском приговоре, - аналогична преступному заговору в том, что по существу они предполагают сотрудничество ради преступных целей. Должна существовать группа, связанная и организованная для осуществления общей цели. Эта группа должна быть создана или использована в связи с совершением преступлений, предусмотренных Уставом”².

Из приведенного выше текста приговора и ст. 9 Устава очевидно то, что Трибунал не решал вопрос об уголовной ответственности организаций как юридических лиц. Смысл рассмотрения дела об организациях в Нюрнберге состоял в том, чтобы определить точно объем уголовной ответственности главных военных преступников, поскольку свои преступления они совершали и путем использования преступных организаций.

Статья 10 Устава гласит: “Если Трибунал признает ту или иную группу или организацию преступной, компетентные национальные власти каждой из Подписавшихся Сторон имеют право привлекать к суду национальных, военных или оккупационных трибуналов за принадлежность к этой группе или организации. В этих случаях преступный характер группы или организации считается доказанным и не может подвергаться оспариванию”³.

Таким образом, если Трибунал признал бы ту или иную организацию преступной, то для национальных судов возникла бы обязанность считать эту организацию преступной, право (но не обязанность) привлекать к ответственности за принадлежность к этой организации. Приговор Международного трибунала имел бы в части признания тех или иных организаций преступными преюдициальное значение для соответствующих национальных судов, перед которыми должны были предстать остальные военные преступники.

“Поскольку решение в отношении организаций или групп определит преступность членов этой организации, - указывалось в Нюрнбергском приговоре, - это решение должно исключить тех лиц, которые не были осведомлены о преступных целях или действиях организации, и тех, которые были призваны в эту организацию государственными органами, за исключением тех случаев, когда они были лично замешаны в совершении действий, объявленных преступными в соответствии со ст. 6 Устава, в качестве членов этой организации. Формальное членство не подпадает под действие этого решения”¹.

Тем самым Международный военный трибунал исключил возможность расширительного толкования Устава и приговора, подчеркнув, что здесь речь идет не о тех, кто формально состоял в преступных организациях, а о тех, кто, вступая в них, сознавал их преступные цели или лично участвовал в их преступной деятельности.

Преступными были признаны руководящий состав нацистской партии, СС, гестапо и СД. При этом в приговоре Трибунал в каждом отдельном случае дал точную характеристику членов организации, которые могут быть привлечены к ответственности, и специально перечислил те категории членов организации, которые не подлежат привлечению к ответственности.

Значение Нюрнбергского процесса определяется, прежде всего, тем, что был установлен прецедент уголовной ответственности государственных деятелей за агрессию.

Генеральная Ассамблея ООН в резолюции от 11 декабря 1946 г. подтвердила принципы международного права, признанные Уставом Нюрнбергского трибунала и нашедшие выражение в решении этого трибунала.

Попытки обобщить и систематизировать указанные принципы имели место в работе Комиссии по международному праву, результатом которой явился проект Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества 1954 г., а затем 1996 г.

Наконец, резолюция Генеральной Ассамблеи ООН 1974 г., утвердившая определение агрессии, содержит следующее положение: “Агрессивная война является преступлением против международного мира”¹.

В настоящее время институт международной уголовной ответственности индивида является общепризнанным. В то же время на практике ответственность физических лиц за агрессию осуществляется крайне редко, поскольку это предполагает признание агрессией международно-противоправного деяния государства.

Глава 3. АГРЕССИЯ И ПРАВО ГОСУДАРСТВА НА САМООБОРОНУ

3.1. Доктрина “самообороны по общему международному праву”

По старому международному праву каждое государство в любое время и по любой причине могло обратиться к войне, jus ad bellum (право на войну) было неограниченным. Неурегулированность международным правом всей области межгосударственных отношений, относящихся к применению силы, создавала все условия для дозволенного обращения к фактической защите государственного суверенитета.

В большинстве случаев применения фактических средств защиты государства ссылались на “самосохранение”, “необходимую оборону”, “самозащиту”, “защиту граждан” и “право преследования по горячим следам”.

Ссылка на самосохранение применялась чаще всего в ситуациях, когда одно государство применяло силу против другого, на территории которого третьим государством создавалась опасность интересам первого.

Примером самосохранения может служить дело “Датского флота”. В 1807 году Великобритания, находившаяся в состоянии войны с Францией, потребовала от Дании, к границам которой приближалась французская армия передачи ее флота под британскую охрану с условием его возвращения после окончания войны. После того, как Дания отклонила это требование, Великобритания, сославшись на самосохранение и необходимую оборону, подвергла бомбардировке Копенгаген, частично захватив датский флот, а частично его уничтожив¹.

Применение одним государством вооруженной силы против территории или вооруженных сил другого государства, осуществляющего или только угрожающего совершить нападение, означало фактическую защиту в форме необходимой обороны.

Действия, предпринятые одним государством для защиты своих собственных интересов на территории другого государства, если последнее не желает или не в состоянии защитить интересы первого государства, обосновывались самозащитой (self-protection). Примером самозащиты может служить дело “Острова Амелии”. Остров Амелия, входивший в состав испанских колоний в Южной Америке, в 1817 году был захвачен пиратами, которые грабили проходившие мимо, в том числе американские, суда. Испанское правительство не реагировало на эти действия. Тогда правительство США направило к этому острову военный корабль, который уничтожил находившиеся там укрепления и суда¹.

Разновидностью самозащиты считалось “право преследования по горячим следам” (right of hot pursuit). Такие действия также предпринимаются против частных лиц, но начинаются на своей территории с последующим вторжением на территорию другого государства.

Защита государством на иностранной территории своих граждан и организаций представляет другую разновидность самозащиты. “Согласно общему международному праву, - пишет А. Фердросс, - каждое государство обязано защищать (на своей территории) другие государства и их граждан от насильственного нападения. Если, однако, такое государство не желает или не в состоянии осуществить предписанную международным правом защиту, то пострадавшее государство может в виде исключения выступить само и восполнить то, что упустило сделать государство, о территории которого идет речь, как например, ликвидировать банду, напавшую на его территорию, или использовать полицейские силы для защиты своих граждан. Тем самым, правда, в данном случае нарушается принцип, согласно которому только само государство может обеспечивать поддержание порядка на своей территории, то это лишь постольку, поскольку другим государствам или их гражданам отказывается в обеспечении предписанной международным правом защите от насильственного нападения”².

Независимо от того, какую форму приобретала фактическая защита, и какие обоснования приводились государствами в конкретных ситуациях, межгосударственная практика того времени объединяла все эти случаи ссылками на самооборону. Практика создала понятие “самообороны по общему международному праву”.

Наиболее известным случаем фактической защиты, который в доктрине международного права описывается как образец и необходимой обороны, и самосохранения, и самозащиты, является дело “Каролины”. В 1837 году в Канаде, которая находилась в то время под управлением Великобритании, произошло восстание. Повстанцы расположились по обе стороны реки Ниагары, по которой проходила граница между Канадой и США, имея и здесь, и там свои лагеря. С целью сообщения между лагерями восставшими было зафрахтовано американское судно “Каролина”. Узнав об этом, правительство Канады 29 декабря 1837 г. послало в американский порт Шлоссер британский вооруженный отряд, который захватил “Каролину”, поджег ее и спустил вниз по Ниагарскому водопаду. Во время нападения погибло два американца. Великобритания заявила, что она действовала в порядке самосохранения и необходимой обороны. Соединенные Штаты допускали, что действие Великобритании могло бы быть оправдано, если бы действительно имелась необходимость в самообороне, но отрицали, что такая необходимость существовала в деле “Каролины”. Тем не менее, поскольку Великобритания принесла свои извинения за нарушение территориальной неприкосновенности Соединенных Штатов, инцидент был исчерпан¹.

Устав Лиги Наций ограничил jus ad bellum. Члены Лиги приняли на себя обязательство не прибегать к войне: 1) до разрешения спора третейским судом либо рассмотрения спора Советом или Собранием Лиги и до истечения трехмесячного срока после решения третейского суда или доклада Совета или Собрания (ст. 12); 2) при наличии третейского решения – против члена Лиги, который будет выполнять это решение (ст. 13); 3) при наличии единогласного доклада Совета или доклада, принятого Собранием с одобрения представителей членов Лиги, представленных в Совете, и большинства других членов Лиги, - против всякой стороны, которая сообразуется с выводами доклада (ст. 15).

Поскольку Устав Лиги наций не содержал постановления о безусловном запрещении войны, он не оказал существенного влияния на процесс оформления в международном праве права на самооборону.

В Парижском пакте 1928 г. государства осудили “обращение к войне в качестве орудия национальной политики”, что означало именно отказ от агрессивной войны, то есть войны, которую государство начинает первым. С этого момента термин “самооборона” стал приобретать правовое содержание. Появилась объективная возможность для узкой интерпретации этого понятия, для соотнесения его с ответной мерой на запрещаемую Пактом войну.

Вместе с тем Пакт Бриана-Келлога допускал насильственные акты, не подпадавшие под понятие “войны как орудия национальной политики”. “Это позволяет понять, - указывает Э.И. Скакунов, - почему Пакт Бриана-Келлога, зная самооборону-санкцию, допускал и фактическую защиту, не затрагивал “самооборону по общему международному праву”¹.

Таким образом, не зная абсолютного запрещения применения силы в межгосударственных отношениях, международное право не могло не допускать обращения к фактической защите.

“До второй мировой войны превентивная самооборона в какой-то степени допускалась, - пишет С.В. Черниченко, - поскольку в международном праве не существовало запрещения угрозы применения силы – одного из важнейших элементов, образующих содержание современного принципа неприменения силы. Собственно говоря, это была не самооборона, а именно самосохранение, то есть не мера индивидуального международно-правового принуждения как реакция на нарушение принципа неприменения силы, а применение вооруженной силы в ответ на не запрещенные международным правом действия, представляющие угрозу применения такой силы”.

Далее он продолжает: “Появление в международном праве принципа запрещения агрессивной войны сделало необходимым обоснование государством, которое прибегло к войне в ответ лишь на угрозу применения против него вооруженной силы, того, что такая угроза действительно существовала. Если же против государства была совершена агрессия, то оно вправе было обороняться уже в рамках международного права, используя самооборону как средство международно-правового принуждения в ответ на нарушение международного права в виде агрессии”¹.

Лишь с принятием Устава ООН право на самооборону из обычно-правовой нормы превратилось в договорную.

Ст. 51 Устава ООН гласит: “Настоящий Устав ни в коей мере не затрагивает неотъемлемого права на индивидуальную или коллективную самооборону, если произойдет вооруженное нападение на Члена Организации, до тех пор пока Совет Безопасности не примет мер, необходимых для поддержания международного мира и безопасности. Меры, принятые Членами Организации при осуществлении этого права на самооборону, должны быть немедленно сообщены Совету Безопасности и никоим образом не должны затрагивать полномочий и ответственности Совета Безопасности, в соответствии с настоящим Уставом, в отношении предпринятия в любое время таких действий, какие он сочтет необходимыми для поддержания международного мира и безопасности”².

Толкование современной самообороны в доктрине международного права исходит из двух противоположных друг другу начал.

По мнению Г. Кельзена, “всякое грозящее (imminent) нападение или всякий акт агрессии, не обладающий характером нападения, включающего применение вооруженной силы, не оправдывает обращения к силе в осуществление права, установленного ст. 51 Устава ООН”³.

“Первичность вооруженного нападения и соответственно вторичность самообороны предполагают, - пишет Д. Донской, - что основанием для самообороны может быть только реальное нападение, а не угроза нападением, поскольку в последнем случае самооборона утрачивает свое ответное качество, превращается в вооруженное нападение”¹.

В отличие от этих взглядов английский юрист Д. Боуэтт в своем исследовании “Самооборона в международном праве” утверждает, что государством имеет право прибегнуть к самообороне не только в случае вооруженного нападения на него, но и в случаях “грозящего” нападения или при необходимости защиты своих экономических интересов и граждан, когда они подвергаются опасности в других государствах².

И.И. Лукашук считает, что наличие принципа неприменения силы или угрозы силой в международном праве не запрещает применения вооруженной силы для защиты своих граждан в другом государстве и “применение силы в таком случае может рассматриваться как осуществление права на самооборону”³.

Национальная стратегия безопасности США, утвержденная 20 сентября 2002 г., вводит понятие “превентивного удара” и допускает осуществление “опережающих действий” (preemptive) при возникновении “непосредственной угрозы” (imminent threat)⁴.

Таким образом, концепции узкого толкования права на самооборону противостоит утверждение, что Устав ООН не запрещает обращение к самообороне при непосредственной угрозе (превентивная самооборона) как вооруженного нападения, так и иных видов правонарушений (расширенная самооборона). “Превентивное и расширенное толкование права на самооборону, - указывает Э.И. Скакунов, - и составляет существо концепции “самообороны по общему международному праву”⁵.

Доказывая противоправность “самообороны по общему международному праву”, Э.И. Скакунов утверждает: “Тезис о сохранении за государствами возможности обращения к “самообороне по общему международному праву” был бы теоретически верен только в случае, если бы запрещение п. 4 ст. 2 Устава ООН охватило не всю область применения вооруженной силы в межгосударственных отношениях. Иначе говоря… остались какие-то остаточные явления “права на войну”, по прежнему придающие территориальной неприкосновенности и политической независимости государства свойство фактического качества, а не субъективного права”¹.

Важно при этом подчеркнуть, что, если государство прибегает к праву на самооборону на несоответствующих основаниях, оно может обнаружить себя обвиненным в агрессии.

В современной практике государств широкое применение получила “защита граждан”.

Одним из наиболее известных случаев “защиты граждан” является высадка израильского десанта в 1976 г. в аэропорту Энтеббе (г. Кампала, Уганда) для освобождения пассажиров захваченного террористами израильского самолета.

Наиболее аргументированным исследованием по данному вопросу следует считать работу Н.Б. Крылова “Защита сограждан, находящихся в опасности за рубежом”, в которой автор пришел к выводу, что “если нападение на граждан на территории государства является вооруженным нападением, то оно является точно таким же вооруженным нападением на территории другого государства и точно так же дает основание на применение силы согласно праву на самооборону”².

Вместе с тем он отмечает, что право на вооруженную защиту своих граждан на территории другого государства не является безграничным, то есть оно возникает у государства тогда, когда, во-первых, существует реальная угрозу жизни его граждан, во-вторых, страна пребывания не желает или не способна их защитить, и наконец, в-третьих, отсутствует возможность урегулировать ситуацию мирными средствами. По мнению Н.Б. Крылова, государство не должно использовать военные операции по спасению своих граждан на территории другого государства с тем, чтобы нарушить политическую независимость или территориальную неприкосновенность последнего, поэтому военные действия, предпринимаемые с этой целью, должны соответствовать масштабам нападения или угрозы нападения на граждан и вооруженные силы должны покинуть территорию другого государства по окончании своей миссии.

Критикуя указанную позицию С.В. Черниченко, признавая однако, что вооруженное нападение как на территорию государства, так и на его граждан должно рассматриваться как вооруженное нападение на государство как таковое, в целом, в случае достаточно большого масштаба такого нападения, в то же время подчеркивает: “…если допустить, что к самообороне можно прибегать в случае угрозы, пусть реальной и непосредственной, жизни граждан, тогда придется признать, что к ней можно прибегать и в других ситуациях, например, при сосредоточении войск сопредельного государства вблизи границы. Но это и будет превентивная самооборона, противоречащая точному смыслу статьи 51 Устава ООН”¹.

Статья 51 Устава ООН прямо устанавливает, что возможность обращения к силе в порядке самообороны допустима только в случае, “если произойдет вооруженное нападение”. Отсюда следует, что превентивное и расширенное толкование самообороны противоречит ее современному пониманию как права государства на принудительное обеспечение своей территориальной неприкосновенности и политической независимости от насильственного акта в форме вооруженного нападения.

Вместе с тем, следует признать, что использование вооруженной силы исключительно для защиты своих граждан от реальной угрозы их здоровью или жизни в условиях, когда государство, на территории которого они находятся, либо не желает, либо не в состоянии их защитить, не может впоследствии быть расценено как акт агрессии, поскольку оно не направлено против международного мира и безопасности.

В современном международном праве предметом дискуссий является вопрос о правомерности так называемой гуманитарной интервенции или, другими словами, в каких ситуациях и позволено ли вообще применять государством или группой государств вооруженную силу с целью вмешательства по причинам гуманитарного характера в дела, входящие во внутреннюю компетенцию другого государства.

В совместном докладе двух голландских неправительственных организаций – Консультативного комитета по правам человека и внешней политики и Консультативного комитета по вопросам публичного международного права гуманитарная интервенция определяется как угроза или использование силы “одним или более государством в пределах территории другого государства с единственной целью остановить или предотвратить крупномасштабные, серьезные нарушения основных прав человека, которые имеют место или совершение которых в ближайшем будущем очевидно, независимо от гражданства, причем к таким правам в особенности относится право индивидов на жизнь, в случаях, когда угроза или использование силы осуществляется либо без предварительного получения полномочий от компетентных органов ООН, либо без разрешения законного правительства страны, на территории которой интервенция имела место”¹.

В межгосударственной практике вооруженная интервенция в гуманитарных целях получила широкое распространение в 70-80-е гг., когда произошли, среди прочих, вмешательства Бельгии и Великобритании в Конго (1964), США в Доминиканскую Республику (1965), Индии в Восточный Пакистан (1971), Индонезии в Восточный Тимор (1975), Бельгии в Заир (1978), Объединенных сил шести стран Карибского региона и США в Гренаду (1983), США в Панаму (1988). Возрастание интереса к этой проблеме юристов-международников вновь началось с конца XX столетия после военного вмешательства государств-членов НАТО в Югославию.

Для обоснования возражений против использования вооруженной силы в гуманитарных целях выдвигаются в основном три довода: во-первых, Устав ООН и современное международное право не предусматривают такое право; во-вторых, деятельность государств в последние два столетия, и особенно после 1945 г., в лучшем случае указывает лишь на несколько явных случаев гуманитарной интервенции, а согласно большинству оценок, их вообще не существует; в конечном счете, масштаб возможности злоупотребления таким правом в целях предосторожности ставит под сомнение смысл его существования¹.

Так, профессор В.А. Романов, оценивая действия НАТО в Косово, заявляет: “Посягательства на права человека и принципы гуманности подлежат квалификации как нарушения соответствующих норм международного права и конкретных международных соглашений. Реакция со стороны третьих государств или их организаций не может выходить за пределы того, что называют репрессалиям. Но “государства обязаны воздерживаться от актов репрессалий, связанных с применением силы” – подчеркивается в Декларации о принципах международного права. Другая сторона дела состоит в том, что “гуманитарная интервенция” вообще не известна как институт позитивного международного права.

Со времени Французской революции 1789 г. и известного послания Президента США Монро 1823 г. относительно невмешательства оно явилось предметом регулирования во многих международных актах, но ни в одном из них не предусматривалось допустимость “гуманитарной интервенции”. Устав ООН, закрепляя принцип невмешательства в дела “по существу входящие во внутреннюю компетенцию любого государства”, делает из этого принципа только одно исключение: в случае “применения принудительных мер на основании главы VII”, то есть по решению Совета Безопасности ООН, а не по собственному усмотрению какого-либо государства, либо их альянса”².

“Таким образом, - заключает профессор В.А. Романов, - “гуманитарную интервенцию” с применением военной силы невозможно квалифицировать иначе как вооруженной агрессией”, поскольку в определении агрессии подчеркивается, что “никакие соображения любого характера, будь то политического, экономического, военного или иного характера, не могут служить оправданием агрессии”¹.

Бесспорно, что концепция “гуманитарной интервенции” противоречит основополагающим принципам международного права, в том числе и принципу неприменения силы. С другой стороны, массовые и систематические нарушения прав человека являются нарушениями обязательств, налагаемых международным правом с целью защиты этих прав. Поэтому, хотя гуманитарные интервенции и нарушают суверенитет и территориальную неприкосновенность соответствующего государства, такие интервенции не могут считаться незаконными и в ряде случаев допускаются международным правом как “извинительные”. Однако они остаются международными правонарушениями и может быть потребовано возмещение за причиненный ущерб.

3.2. Акт агрессии – основание для самообороны

Современное международное право рассматривает самооборону как разновидность контрмер. Исходя из этого И.И. Лукашук дает ей следующее определение: “Самооборона – меры, принимаемые государством в ответ на преступное вооруженное нападение на него и включающие применение вооруженных сил”¹.

В.А. Василенко, в зависимости от характера и масштабов вооруженного нападения, выделяет два вида самообороны: необходимую оборону и самооборону от агрессии².

Необходимая оборона представляет собой отражение государством с помощью вооруженной силы любых, не являющихся актами агрессии, вооруженных попыток нарушения его прав, а также любых иных посягательств на неприкосновенность его границ.

Подобные международные правонарушения, которые обычно связаны с ограниченным применением вооруженной силы или использованием военной техники, так или иначе посягают на безопасность государства, но не покушаются на его политическую независимость и не угрожают самому его существованию. Они носят эпизодический характер, не преследуют цели развязывания войны и не выступают в таком качестве. Поэтому применение вооруженных принудительных мер в порядке необходимой обороны хотя и проявляется во множестве самых разнообразных форм, тем не менее имеет ограниченные масштабы и не влечет за собой возникновение состояния войны.

“От подлинной необходимой обороны, - пишет А. Фердросс, - следует отличать “защиту прав”, которую в практике государств часто смешивают с необходимой обороной. Подлинная необходимая оборона является оборонительным средством самопомощи, которое ограничивается тем, что отражается с применением силы всякое противоправное насильственное нападение на территорию, суда или какой-либо орган государства. Если же, наоборот, государство, права которого нарушаются, само вмешивается в правовые блага против стороны для получения возмещения ущерба или для осуществления требования, то оно не “защищает” свои права, а предписывает в порядке наступления правовое вмешательство для осуществления своих прав. Такая “защита прав” представляет собой в действительности репрессалии”¹.

Самооборона от агрессии представляет собой отражение акта агрессии посредством вооруженной силы, которая может применяться с предельно допустимой международным правом интенсивностью. При этом между потерпевшим государством и государством-агрессором возникает состояние войны со всеми вытекающими последствиями.

По мнению В.А. Василенко, “с точки зрения современного международного права, самооборона от агрессии представляет собой не средство защиты прав и интересов государства вообще, а выступает лишь в качестве принудительной меры, предпринимаемой в ответ на тягчайшее международное преступление. В силу этого самооборона от агрессии и фактически и юридически является международно-правовой санкцией, имеющей широкие правовосстановительные и правообеспечивающие цели. Эти цели, предопределяющие характер действий в самообороне, в общих чертах сводятся к отражению вооруженного нападения, к обеспечению восстановления нарушенного мира и правопорядка и к принуждению государства-агрессора выполнить обязательства, порожденные его ответственностью за агрессивную войну”².

В статье 51 Устава указывается, что Устав ни в коей мере не затрагивает неотъемлемого права на индивидуальную или коллективную самооборону до тех пор, пока Совет Безопасности не примет мер, необходимых для поддержания международного мира и безопасности. Означает ли это, что с момента принятия Советом Безопасности соответствующих мер против правонарушителя государство должно прекратить действия, предпринимаемые им в порядке индивидуальной или коллективной самообороны?

Э.И. Скакунов отмечает, что цель самообороны как санкции индивидуального порядка не может простираться далее задачи восстановления нарушенного вооруженным нападением права на территориальную неприкосновенность и политическую независимость. Поэтому выполнение цели самообороны – отражения вооруженного нападения – предписывает обороняющемуся государству прекратить осуществляемые на этом основании действия¹.

Вместе с тем самостоятельно или с помощью Совета Безопасности отразившее вооруженное нападение государство может продолжить свои действия, но они будут направлены уже против акта агрессии, который в отличие от вооруженного нападения является международным преступлением и влечет за собой ответственность государства-агрессора перед международным сообществом. Таким образом, как пишет К.А. Багинян, “из единственного средства защиты от нападения самооборона становится неотъемлемой частью общих усилий Объединенных Наций в борьбе с агрессией и в этом своем качестве … подконтрольна Совету Безопасности, как органу Объединенных Наций, несущему главную ответственность за поддержание международного мира и безопасности”².

Предоставляя государствам право первоначальной констатации факта вооруженного нападения и выбора начального момента самооборонительных действий, ст. 51 Устава ООН налагает на них обязанность, которая сформулирована следующим образом: “Меры, принятые Членами Организации при осуществлении этого права на самооборону, должны быть немедленно сообщены Совету Безопасности”³. Отсюда следует, что квалификация пострадавшим государством агрессивных действий в качестве вооруженного нападения во времени предшествует контрольной оценке Советом Безопасности тех же самых действий посредством констатации акта агрессии.

Дискреционная власть государства в отношении, по крайней мере, первоначальной оценки факта вооруженного нападения может создать такую ситуацию, в которой, как пишет Г. Кельзен, “государство, против которого применяется ст. 51, может объявить эти действия не правомерной самообороной, а противоправным нападением, против которого оно считает себя уполномоченным осуществить самооборону”¹.

В современном международном праве юридически значимую оценку подобного рода действий может дать Совет Безопасности. Если он решит, что ссылка на самооборону не обоснована или, наоборот, обоснована, он может оценить ситуацию в соответствии со ст. 39 Устава ООН. Решение Совета Безопасности об отсутствии факта вооруженного нападения обязывает государство, продолжающее считать себя жертвой такого нападения, прекратить военные действия.

Если же государство не предоставляет требуемую ст. 51 Устава информацию, не желает, чтобы его действия, претендующие на самооборону, подверглись оценке со стороны Совета Безопасности, либо отказывается подчиниться решению этого органа, то такое поведение, по выражению Н. Аруначалама, “равнозначно, если не будет опровергнуто надлежащими доказательствами, нарушению международного права под предлогом самосохранения”². А так как обращение к фактической защите, по Уставу ООН, может расцениваться лишь в качестве агрессии, то Совет Безопасности вправе обвинить в агрессии любое государство, использовавшее ссылку на самооборону вопреки обязательствам, сформулированным в ст. 51 Устава.

И акт агрессии, и вооруженное нападение сходны в том отношении, что в физическом смысле обе эти категории предполагают применение вооруженной силы. Однако неправильным было бы механически отождествлять указанные понятия с точки зрения их юридического существа.

Вооруженное нападение, являясь одной из форм нарушения обязательства воздерживаться от угрозы силой или ее применения, относится к категории межгосударственных правонарушений. Право первоначальной констатации факта вооруженного нападения принадлежит потерпевшему государству. Любое государство, считающее, что оно подверглось вооруженному нападению, может в соответствии со ст. 51 Устава ООН воспользоваться своим правом на индивидуальную или коллективную самооборону.

Агрессия представляет собой международное преступление, влекущее за собой как осуществление права на самооборону, так и принудительные меры Совета Безопасности ООН. Дискреционные полномочия Совета Безопасности в констатации актов агрессии ведут к тому, что действия, которые односторонне расцениваются тем или иным государством как вооруженное нападение, являющееся основанием для применения вооруженной силы в порядке самообороны, не могут считаться актом агрессии автоматически. Как уже об этом говорилось, согласно ст. 2 определения агрессии, “Совет Безопасности может в соответствии с Уставом ООН сделать вывод, что определение о том, что акт агрессии был совершен, не будет оправданным в свете других соответствующих обстоятельств”. В то же время, хотя в качестве общего правила под вооруженным нападением и актом агрессии имеются в виду одни и те же физические действия государства, могут существовать и ситуации, определяемые Советом Безопасности в качестве акта агрессии, находящиеся за пределами вооруженного нападения.

Вопрос об определении вооруженного нападения, то есть о теоретическом установлении, какие действия государств составляют незаконное применение вооруженной силы, имеет большое значение для реализации отдельным государством права на самооборону.

В доктрине международного права сложилась точка зрения, согласно которой наиболее серьезные и типичные акты агрессии, перечисленные в ст. 3 Определения агрессии 1974 г. составляют содержание вооруженного нападения.

Эта точка зрения подтверждается в решении Международного Суда ООН по делу “Никарагуа против США”, принятом 27 июня 1986 г., следующего содержания:

“В настоящее время имеется общее согласие относительно характера актов, которые могут считаться вооруженным нападением. В частности, можно считать, что есть согласие в отношении того, что в вооруженное нападение должна включаться не только акция регулярных вооруженных сил, осуществляемая через международную границу, но также “засылка государством или от имени государства вооруженных банд…, которые осуществляют акты… против другого государства, носящие столь сербезный характер”, что это равносильно (inter alia) действительному вооруженному нападению, осуществляемому регулярными вооруженными силами, “или его значительное участие в них”. Это описание, содержащееся в статье 3, пункт “g” Определения агрессии, находящегося в приложении к резолюции Генеральной Ассамблеи 3314 (XXIX), может рассматриваться как отражающее международное обычное право”¹.

Из содержания п. “g” ст. 3 определения агрессии следует, что в случаях применения силы с помощью иррегулярных формирований, вооруженных банд или наемников для констатации факта вооруженного нападения требуется, во-первых, установить достаточную серьезность актов применения силы и, во-вторых, определить связь между иррегулярными силами и государством, чтобы можно было присвоить государству деяния этих сил.

Авторы Курса международного права, указывая на сложность установления вышеизложенных критериев, считают, что оставление на одностороннее усмотрение государства - жертвы правонарушения квалификации актов косвенного применения вооруженной силы в качестве вооруженного нападения, дающего право на самооборону, чревато возможностью злоупотреблений².

Разумеется, при косвенной форме агрессии государство применяет вооруженную силу скрытно, путем использования вооруженных банд, наемников или иррегулярных воинских формирований. Но вторжение вооруженных банд не может быть предпринято без прямой помощи и покровительства того государства, на территории которого они были образованы и с чьей территории они выступили. В связи с этим поддержка, оказываемая таким государством вторжению образованных на его территории вооруженных банд в другое государство, или же отказ принять против этого вторжения надлежащие меры, означает не что иное, как его прямое участие в вооруженном нападении. Критерий опасности актов косвенного применения вооруженной силы нетрудно установить исходя из того, что согласно п. “g” ст. 3 определения агрессии они должны быть равносильны актам прямой вооруженной агрессии, перечисленным в пунктах “a”, “b”, “c”, “d”, “e” и “f” этой статьи.

Объем понятия “вооруженное нападение”, однако, становится несколько более узким, если иметь в виду, что действия государства, служащие основанием для самообороны, одновременно должны обладать всеми признаками акта агрессии в значении ст. 39 Устава Организации Объединенных Наций.

В международно-правовой литературе высказывается мнение о том, что поддержка террористических либо подрывных действий в другом государстве либо поощрение подготовки террористов на своей территории можно приравнивать в соответствии с международным правом к вооруженному нападению на другое государство.

Оспаривая этот тезис, авторы Курса международного права заявляют, что “применение вооруженной силы с целью “борьбы с международным терроризмом” противоречит международному праву”¹, ссылаясь при этом на то, что ст. 51 Устава ООН рассматривает в качестве противоправной концепцию расширенной самообороны, в соответствии с которой обращение к самообороне оправдывается и иными правонарушениями помимо вооруженного нападения.

Как известно, 11 сентября 2001 г. членами организации “Аль-Каида” было совершено террористическое нападение на Соединенные Штаты Америки. Касаясь юридических последствий этого нападения необходимо отметить, что оно внесло ряд новых моментов в понимание права на самооборону. Совет Безопасности ООН в резолюциях 1368 от 12 сентября и 1373 от 28 сентября 2001 г. осудил террористическое нападение на США 11 сентября 2001 г. и подтвердил, что “такие действия, как и любой акт международного терроризма, представляет собой угрозу для международного мира и безопасности”¹ и создают право государств на обращение к вооруженной силе в порядке индивидуальной или коллективной самообороны.

7 октября 2001 г. США начали военные действия на территории Афганистана против режима талибов, которые, несмотря на контроль над 90% территории страны, не были признаны в качестве законного правительства международным сообществом².

Отсюда следует, что вооруженное нападение как основание для возникновения права на самооборону представляет собой применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства либо применение насилия вооруженного характера террористическими группами (организациями), которое носит столь серьезный характер, что может быть квалифицировано в качестве угрозы миру.

“Вместе с тем, нельзя не учитывать, - подчеркивают О.Н. Хлестов и М.Л. Мышляева, - что использование права на самооборону в случае террористического нападения нуждается в более четком определении с тем, чтобы избежать злоупотребления этим правом”³.

Поэтому представляется важным установить порядок, при котором в случае террористического нападения, до применения вооруженных сил на основании права на самооборону, необходимо, во-первых, чтобы Совет Безопасности подтверждал возникновение у государства права на самооборону, во-вторых, точно установить район местонахождения групп террористов и, в-третьих, испросить у государства, на территории которого находятся указанные группы, согласия на их выдачу.

Устав ООН предусматривает право не только на индивидуальную, но и на коллективную самооборону. Решение о коллективной самообороне принимается государством, подвергшимся вооруженному нападению. Без его просьбы третьи государства не вправе принимать меры в порядке коллективной самообороны.

“Важной стороной юридического содержания права на коллективную самооборону является то, - пишет Г.В. Шармазанашвили, - что оно предоставляет государствам возможность заключать дву- и многосторонние договоры или соглашения о взаимной помощи на случай вооруженного нападения на одно из них”¹. Нападение на любое государство, являющееся стороной в таком договоре, рассматривается как нападение также и на всех остальных его участников и обязывает их прийти на помощь жертве агрессии.

В учредительных актах таких региональных организаций, как ЛАГ, ОАЕ, ОАГ, СНГ, НАТО содержатся положения о коллективных мерах в случае вооруженного нападения против какого-либо из их членов. Так, в Межамериканском договоре о взаимной помощи 1947 года (Пакт Рио-де-Жанейро) указывается, что вооруженное нападение со стороны любого государства на одно из американских государств будет рассматриваться как нападение на все американские государства, и соответственно, каждый из участников Договора обязуется оказать помощь при отражении нападения².

Статья 5 Североатлантического договора, подписанного в Вашингтоне 4 апреля 1949 г., гласит: “Договаривающиеся стороны соглашаются с тем, что вооруженное нападение на одну или нескольких из них… будет рассматриваться как нападение на них в целом и, следовательно, соглашаются с тем, что в случае если подобное вооруженное нападение будет иметь место, каждая из них, в порядке осуществления права на индивидуальную или коллективную самооборону, признаваемого Статьей 51-ой Устава Организации Объединенных Наций, окажет помощь Договаривающейся стороне, подвергшейся… подобному нападению”¹.

В Устав СНГ включены положения о коллективной безопасности, вытекающие из Договора о коллективной безопасности от 15 мая 1992 г. Устав СНГ предусматривает в ст. 12 право на использование в случае необходимости Объединенных Вооруженных Сил в порядке осуществления права на индивидуальную или коллективную самооборону согласно статье 51 Устава ООН, а также применение миротворческих операций².

Органическое сочетание усилий отдельных государств, действующих в порядке коллективной самообороны, с принудительными мерами Организации Объединенных Наций против вооруженной агрессии – залог успешной и эффективной борьбы с вооруженной агрессией.

Глава 4. РОЛЬ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ В БОРЬБЕ С АГРЕССИЕЙ

4.1. Совет Безопасности ООН.

Статья 24 Устава ООН гласит, что члены ООН возлагают на Совет Безопасности главную ответственность за поддержание международного мира и безопасности и соглашаются в том, что при исполнении его обязанностей, вытекающих из этой ответственности, Совет Безопасности действует от их имени (п. 1).

Уточняя положение п. 1 ст. 24 о том, что Совет Безопасности действует от имени всех членов Организации, ст. 25 устанавливает, что члены Организации Объединенных Наций “соглашаются, в соответствии с настоящим Уставом, подчиняться решениям Совета Безопасности и выполнять их”¹.

Важнейшие полномочия Совета Безопасности как органа, несущего главную ответственность за поддержание международного мира и безопасности, определены в статьях 34, 39, 40, 41 и 42 Устава.

В соответствии с Уставом Совет Безопасности уполномочивается:

а) расследовать любой спор или любую ситуацию, которая может привести к международным трениям или вызвать спор, для определения того, не может ли продолжение этого спора или ситуации угрожать поддержанию международного мира и безопасности (ст. 34);

б) определять существование любой угрозы миру, любого нарушения мира или акта агрессии и делать рекомендации или решать о том, какие меры следует предпринять для поддержания или восстановления международного мира и безопасности (ст. 39);

в) требовать от заинтересованных сторон выполнения тех временных мер, которые он найдет необходимыми или желательными осуществить, чтобы предотвратить ухудшение ситуации (ст. 40);

г) решать, какие меры, не связанные с использованием вооруженных сил, должны применяться для осуществления его решений (ст. 41);

д) предпринимать такие действия воздушными, морскими или сухопутными силами, какие окажутся необходимыми для поддержания или восстановления международного мира и безопасности (ст. 42).

Отсюда следует, что только Совет Безопасности уполномочен Уставом ООН определять наличие акта агрессии. Обращает на себя внимание, что Совет Безопасности в практике своей деятельности ни разу не признал ни одно государство агрессором, и в большинстве случаев в его резолюциях присутствовала квалификация ситуации в качестве нарушения мира.

Так, в преамбуле резолюции Совета Безопасности 660 (1990) от 2 августа 1990 г. вторжение Ирака в Кувейт квалифицируется как нарушение международного мира и безопасности, а в преамбуле его резолюции 661 (1990) от 6 августа 1990 г. подтверждается неотъемлемое право на индивидуальную или коллективную самооборону в ответ на вооруженное нападение Ирака на Кувейт¹.

В отличие от Генеральной Ассамблеи, включающей всех членов Организации Объединенных Наций, Совет Безопасности имеет ограниченный состав. Количество его членов фиксируется в Уставе ООН (ст. 23), вследствие чего для изменения численного состава Совета необходимо внесение поправок в Устав.

Совет Безопасности состоит из 15 государств-членов. Постоянными членами Совета, согласно ст. 23 Устава, являются пять государств: Союз Советских Социалистических Республик (в настоящее время правопреемник СССР – Российская Федерация, поправка в Устав в связи с этим не вносилась), Соединенные Штаты Америки, Франция, Китай и Великобритания. Генеральная Ассамблея избирает на двухгодичный срок десять других государств-членов ООН в качестве непостоянных членов Совета Безопасности, уделяя при этом должное внимание, в первую очередь, степени участия Членов Организации в поддержании международного мира и безопасности и в достижении других целей Организации, а также справедливому географическому распределению.

Устав ООН исходит из необходимости единогласия постоянных членов Совета Безопасности при принятии им решений в области мирного урегулирования споров или ситуаций, а также в области осуществления принудительных мер в случае угрозы миру, нарушений мира или актов агрессии.

В Уставе ООН принцип единогласия, который называют также “правом вето”, установлен в ст. 27, которая гласит:

“1. Каждый член Совета Безопасности имеет один голос.

2. Решения Совета Безопасности по вопросам процедуры считаются принятыми, когда за них поданы голоса девяти членов Совета.

3. Решения Совета Безопасности по всем другим вопросам считаются принятыми, когда за них поданы голоса девяти членов Совета, включая совпадающие голоса всех постоянных членов Совета, причем сторона, участвующая в споре, должна воздержаться от голосования при принятии решения на основании главы VI и на основании пункта 3 статьи 52”¹.

Следовательно, как правильно отмечает Н.А. Ушаков, “Устав строится на базе исключения возможности агрессии со стороны одного из постоянных членов Совета Безопасности”².

Констатация Советом Безопасности факта агрессии является юридической предпосылкой для принятия принудительных мер против государства-агрессора на основании ст. 39, 41 и 42 Устава ООН.

Однако прежде чем решить о принятии указанных мер, Совет Безопасности, чтобы предотвратить ухудшение ситуации, вправе на основании ст. 40 Устава ООН потребовать от заинтересованных сторон выполнения тех временных мер, которые он найдет необходимыми или желательными (например, прекращение огня, вывод войск с оккупированной территории и т.д.).

Для обеспечения осуществления своих решений Совет Безопасности вправе на основании ст. 41 Устава применить невоенные меры воздействия, потребовать от членов ООН полного или частичного перерыва экономических отношений, железнодорожных, морских, воздушных, почтовых, телеграфных, радио или других средств сообщения, а также разрыва дипломатических отношений с государством-агрессором.

Если Совет Безопасности сочтет, что такого рода меры оказались недостаточными или могут оказаться недостаточными, то он вправе на основании ст. 42 Устава принять решение о применении мер военного воздействия. Они могут включать демонстрации, блокаду и другие операции вооруженных сил членов ООН. Последние обязаны предоставить в распоряжение Совета Безопасности необходимые для поддержания международного мира и безопасности вооруженные силы, помощь и соответствующие средства обслуживания, включая право прохода.

Планы применения вооруженных сил должны составляться, согласно ст. 46 Устава ООН, Советом Безопасности с помощью Военно-Штабного комитета, состоящего из начальников штабов постоянных членов Совета Безопасности или их представителей. Статья 47 Устава ООН предусматривает, что любой член ООН, не представленный постоянно в Военно-Штабном комитете, может быть приглашен сотрудничать с ним, если этого требует эффективное осуществление комитетом его обязанностей.

Однако с 1947 г. указанный комитет не действует и нет примеров предоставления государствами-членами ООН своих вооруженных сил в распоряжение Совета Безопасности.

Указанный механизм применения Советом Безопасности ООН принудительных мер в случае агрессии можно проиллюстрировать на примере ирако-кувейтского конфликта 1990-1991 гг.

Совет Безопасности в резолюции 660 от 2 августа 1990 г. осудил вторжение Ирака в Кувейт и потребовал вывода из Кувейта всех вооруженных сил Ирака. Резолюцию поддержали 13 государств (Канада, Колумбия, Кот-д’Ивуар, Эфиопия, Финляндия, Малайзия, Заир, Румыния, Россия, США, Франция, Великобритания и Китай) при двух воздержавшихся – Йемен и Куба. В резолюции 660 (1990) Совет Безопасности призвал Ирак и Кувейт “незамедлительно приступить к интенсивным переговорам для урегулирования их разногласий”¹.

Поскольку Ирак не выполнил положения резолюции 660 (1990) об отводе своих вооруженных сил, Совет Безопасности, решив в соответствии со ст. 41 Устава ООН ввести экономические санкции, в резолюции 661 от 6 августа 1990 г. постановил, что все государства должны прекратить торговые и финансовые отношения с Ираком, за исключением поставок и платежей, предназначенных исключительно для медицинских или гуманитарных целей, и поставок продуктов питания в рамках гуманитарной помощи.

В резолюции 665 от 25 августа 1990 г. Совет Безопасности, будучи серьезно встревожен тем, что Ирак продолжает отказываться выполнять резолюцию 661 (1990) и, в частности, использованием правительством Ирака судов под иракским флагом для экспорта нефти, призвал те государства-члены, сотрудничающие с правительством Кувейта, которые направляют в этот район морские силы, использовать “такие соразмерные конкретным обязательствам меры, которые могут оказаться необходимыми”², чтобы останавливать все морские суда, проходящие в обоих направлениях, для досмотра и проверки грузов и мест назначения в целях обеспечения строгого осуществления экономических санкций против Ирака. Иначе говоря, Совет Безопасности ввел морскую блокаду.

В резолюции 670 от 25 сентября 1990 г. Совет Безопасности, исполненный решимости обеспечить всеми необходимыми средствами строгое и полное осуществление экономических санкций против Ирака, постановил, что все государства не должны позволять какому-либо воздушному судну взлетать с их территории, если это воздушное судно будет перевозить любые грузы в Ирак или Кувейт или из них, помимо продуктов питания в рамках гуманитарной помощи и поставок, предназначенных только для медицинских целей или исключительно для Ирано-иракской группы военных наблюдателей ООН, а также постановил, что все государства не должны разрешать любому воздушному судну, пункт назначения которого находится в Ираке или Кувейте, пролетать над их территорией, если: а) это воздушное судно не приземляется на аэродроме вне Ирака или Кувейта с целью позволить провести его осмотр; б) конкретный полет не был одобрен Комитетом Совета Безопасности или в) Организацией Объединенных Наций не подтверждено, что полет предназначен исключительно для целей Ирано-иракской группы военных наблюдателей ООН. Иначе говоря, Совет Безопасности ввел воздушную блокаду. Совет Безопасности в резолюции 670 (1990) предупредил Ирак о том, что продолжающееся невыполнение им положений резолюций 660 (1990), 661 (1990)… может привести к дальнейшим серьезным действиям с тем, чтобы восстановить суверенитет, независимость и территориальную целостность Кувейта и власть его законного правительства.

В резолюции 678 от 29 ноября 1990 г. Совет Безопасности, отмечая, что “несмотря на все усилия Организации Объединенных Наций, Ирак отказывается выполнить свое обязательство осуществить резолюцию 660 (1990)” и все последующие соответствующие резолюции, уполномочил государства-члены, сотрудничающие с правительством Кувейта, если Ирак на 15 января 1991 г. или до этой даты полностью не выполнит резолюции Совета, “использовать все необходимые средства, с тем чтобы поддержать и выполнить резолюцию 660 (1990) и все последующие соответствующие резолюции и восстановить международный мир и безопасность в этом районе”¹.

По мнению Е.С. Молодцовой, в этом случае имело место отступление от положений Устава ООН, выразившееся в фактической передаче полномочий Совета Безопасности группе государств-членов ООН по осуществлению принудительных мер, направленных на восстановление международного мира и безопасности¹.

Согласно другой точке зрения, в Уставе ООН нет положений, которые бы запрещали Совету Безопасности поручать отдельным государствам использовать их вооруженные силы для выполнения его резолюций, санкционирующих применение военных мер воздействия против государства-агрессора².

В то же время, самоустранение Совета Безопасности и делегирование группе государств своих полномочий по применению вооруженных сил в целях поддержания или восстановления международного мира оказывают негативное влияние на мировой правопорядок.

20 марта 2003 г. Великобритания и Соединенные Штаты Америки направили письма в Совет Безопасности ООН, в которых говорилось, что применение вооруженной силы против Ирака обусловлено невыполнением им обязательств по разоружению в соответствии с резолюциями Совета Безопасности ООН 678 (1990), 687 (1991) и 1441 (2002)³.

Правовой департамент МИД России дал свою правовую оценку применения вооруженной силы Великобританией и США против Ирака в марте 2003 г., в частности в ней говорится, что “ни толкование самих по себе резолюций 678, 687, 1441 в их сочетании, ни тем более их толкование в контексте Устава ООН не дает основание утверждать, что у государств, применяющих силу против Ирака, было право самостоятельно принимать решение о таких действиях”⁴.

Оценивая войну в Ираке с точки зрения международного права, О.Н. Хлестов отмечает, что политика Соединенных Штатов создает угрозу мировому сообществу, поскольку очевидно стремление их руководства “применять вооруженную силу в обход Совета Безопасности ООН и закрепить за США право применять ее там и тогда, когда они сочтут это необходимым”¹.

Устав ООН в статье 52 допускает существование региональных соглашений или органов для разрешения таких вопросов, относящихся к поддержанию международного мира и безопасности, которые являются подходящими для региональных действий, оговаривая при этом, что такие соглашения или органы и их деятельность должны быть совместимы с целями и принципами ООН.

Так, в ст. 6 Пакта Лиги арабских государств указывается, что в случае агрессии или угрозы агрессии против одного из государств - членов Лиги государство, подвергшееся нападению или находящееся под угрозой агрессии, может требовать немедленного созыва Совета Лиги².

Однако решение Совета ЛАГ о принятии необходимых мер для устранения агрессии может быть принято только при наличии единогласия всех его членов. Иначе говоря, любой член Лиги, за исключением государства-агрессора, обладает в Совете правом вето и может заблокировать принятие соответствующего решения, руководствуясь при этом политическими соображениями.

К примеру, в августе 1990 г. состоялось внеочередное Совещание в верхах (де-факто высший орган ЛАГ) главной темой которого было обсуждение сложившейся ситуации в связи с аннексией Ираком Кувейта. 12 членов ЛАГ (Бахрейн, Джибути, Египет, Кувейт, Ливан, Марокко, Оман, Катар, Саудовская Аравия, Сомали, Сирия и ОАЭ) поддержали резолюцию, осуждающую действия Ирака, в соответствии с которой Ирак должен был вывести свои войска из Кувейта и восстановить там законное правительство. Эти 12 государств выразили поддержку просьбе правительства Саудовской Аравии, обращенной к США, о направлении американского контингента для защиты Саудовской Аравии; они также согласились ввести экономические санкции в отношении Ирака и предоставить войска для арабских оборонительных сил в Саудовской Аравии. Другие 9 членов ЛАГ высказались против присутствия иностранных войск на территории Саудовской Аравии. Министры иностранных дел этих государств отказались участвовать в заседании Совета ЛАГ, созванном в конце августа для обсуждения возможных шагов по разрешению кризиса в Персидском заливе¹.

Тем самым Лига арабских государств проявила неспособность к принятию мер по урегулированию ирако-кувейтского конфликта.

Следовательно, в основе современной системы коллективной безопасности лежит необходимость согласованных действий государств в деле поддержания и восстановления международного мира и безопасности.

Совет Безопасности в первую очередь является политическим органом, действующим на основе принципа доброй воли (bona fides), который предполагает наличие совместного желания членов ООН тем или иным образом решить конкретный вопрос. Поэтому задача Совета Безопасности не сводится к тому, чтобы дать исключительно правовой ответ на поставленные вопросы. Главной целью Совета Безопасности является изучение вопросов с точки зрения политической, и его решения основываются как на юридических критериях, так и на политических соображениях. Из этого следует, что эффективность Совета Безопасности в борьбе с агрессией зависит главным образом от внешней политики крупных держав.

4.2. Международные трибуналы ad hoc и постоянный Международный

уголовный суд

В соответствии с современным международным правом лица, виновные в совершении преступлений против мира, непосредственно подчиняются действию международно-правовых норм и юрисдикции международного суда либо национальных или оккупационных судов потерпевших государств.

Истории известны две международные судебные организации, именовавшиеся Международными военными трибуналами, созданные для отправления правосудия по делам о преступлениях против мира. Первый Международный военный трибунал был учрежден в соответствии с вышеупомянутым Соглашением между СССР, Великобританией, Францией и США от 8 августа 1945 г. для суда и наказания главных военных преступников европейских стран оси. По смыслу соглашения Устав Трибунала – это “lex in casu”, а сам Трибунал – это суд “ad hoc”, поскольку они были предназначены для специальной цели суда военных преступников европейских стран оси, обвиненных в совершении определенных преступлений, и Трибунал не мог судить любое лицо, которое могло бы быть обвинено в совершении подобных преступлений.

Второй Международный военный трибунал был учрежден приказом Главнокомандующего союзных держав Дугласа Макартура от 19 января 1946 г., для суда и наказания главных военных преступников на Дальнем Востоке. Следовательно, он также представлял собой суд “ad hoc”.

Нюрнбергский трибунал состоял из четырех членов и их заместителей, назначенных каждой из Сторон, подписавших Лондонское соглашение. Устав предусматривал, что члены Трибунала до начала судебного процесса договариваются между собой о выборе одного из их числа председателем (п. “б” ст. 4).

Статья 14 Устава Нюрнбергского трибунала гласила: “Каждая из Подписавшихся Сторон назначит главного обвинителя для расследования дел и обвинения главных военных преступников”¹. В соответствии с Уставом главные обвинители были равноправны и по взаимному соглашению распределяли между собой обязанности по поддержанию обвинения по тем или иным разделам обвинительного акта.

Исходя из этого, М.Ю. Рагинский и С.Я. Розенблит заключают, что не только Трибунал, но и обвинение на Нюрнбергском процессе было организованно на началах паритетности и равенства, чего нельзя сказать, по их мнению, о Международном военном трибунале для Дальнего Востока¹.

Статья 2 Устава Токийского трибунала гласила: “Трибунал будет состоять не менее чем из шести и не более чем из одиннадцати членов, назначаемых Главнокомандующим союзных держав из числа лиц, предложенных государствами, подписавшими акт о капитуляции, а также из представителей Индии и Филиппинской республики”². Как известно, Акт о капитуляции Японии подписали представители СССР, США, Великобритании, Китая, Франции, Австралии, Канады, Новой Зеландии и Голландии.

Председательствующий не был избран из числа членов Трибунала, а назначен приказом главнокомандующего союзных держав (п. “а” ст. 3 Устава).

Для расследования дела и поддержания обвинения главнокомандующим назначался один главный обвинитель (п. “а” ст. 8 Устава). Каждая из Объединенный Наций, с которой Япония была в состоянии войны, на основании Устава, имела право назначить дополнительного обвинителя в помощь главному обвинителю (п. “б” ст. 8). Обязанности между дополнительными обвинителями распределял главный обвинитель, который и определял, по каким разделам обвинительного акта должен поддерживать обвинение каждый дополнительный обвинитель.

Главным обвинителем был назначен представитель США – адвокат Джозеф Кинан.

По-разному решался Уставами Нюрнбергского и Токийского трибуналов вопрос о кворуме судей, необходимом для того, чтобы судебное заседание считалось правомочным.

Устав Нюрнбергского трибунала гласил: “Для наличия кворума необходимо присутствие всех четырех членов Трибунала или заместителей, заменяющих отсутствующих членов Трибунал” (п. “а” ст. 4)¹. В пункте “а” ст. 4 Устава Токийского Трибунала этот вопрос разрешался следующим образом: “Для кворума необходимо присутствие большинства членов Трибунала”².

По-разному также решался Уставами Нюрнбергского и Токийского трибуналов вопрос о количестве голосов судей, необходимом для принятия решения.

Устав Нюрнбергского трибунала предусматривал, что решения принимаются Трибуналом большинством голосов, а при разделении голосов поровну - голос председательствующего является решающим. Устав, однако, оговаривал, что для признания виновности и определения наказания во всех случаях необходимо большинство голосов не менее трех членов Трибунала (п. “в” ст. 4).

Пункт “б” ст. 4 Устава Токийского трибунала гласил: “Все решения и постановления этого Трибунала, включая признание виновности и вынесение приговора, принимаются большинством голосов присутствующих членов Трибунала. В случае если голоса разделяются поровну, голос председателя Трибунала считается решающим”³. Таким образом, на Токийском процессе, согласно Уставу, было бы достаточно для вынесения приговора наличия шести (из одиннадцати) членов Трибунала.

Разработка норм Устава Нюрнбергского трибунала, регламентирующих порядок расследования дела и судебную процедуру, вызвала множество теоретических споров, поскольку юридические системы четырех держав имели существенные различия. Так, во Франции действует континентальная система права, в Великобритании и Соединенных Штатах – общая система права. Что же касается системы права Советского Союза, то, по мнению Д. Мэрфи, хотя она во многих отношениях близка к континентальной, ее лучше всего было бы охарактеризовать как систему sui generis (лат. – своего рода, особенный)¹.

В итоге сложилась своеобразная процессуальная форма, которая представляла собой переплетение институтов национальных уголовно-процессуальных законодательств стран, участвовавших в выработке Устава.

Устав Токийского трибунала излагал правила судебной процедуры в соответствии с нормами уголовного судопроизводства государств англо-саксонской системы права.

Согласно разделу III Устава Нюрнбергского трибунала (ст. 14 и 15) главные обвинители составляли “Комитет по расследованию дел и обвинению главных военных преступников”.

Статья 15 Устава предусматривала, что главные обвинители, действуя индивидуально и в сотрудничестве друг с другом, выполняют следующие обязанности:

1) расследуют, собирают и представляют до и во время судебного процесса все необходимые доказательства;

2) подготавливают обвинительный акт для утверждения Комитетом;

3) производят предварительный допрос всех необходимых свидетелей и подсудимых;

4) выступают в качестве обвинителей на суде;

5) назначают уполномоченных для выполнения таких обязанностей, какие будут им поручены;

6) производят другие действия, необходимые в целях подготовки дела и производства суда.

В статье 14 Устава, определяющей задачи Комитета, указывалось, что главные обвинители будут действовать в качестве Комитета для следующих целей: согласования плана индивидуальной работы каждого из обвинителей и их штата; окончательного определения лиц, подлежащих суду Трибунала; утверждения обвинительного акта и передаваемых с ним документов и направления их в Трибунал.

Устав Токийского трибунала не предусматривал даже этих отдельных элементов предварительного расследования, если не считать общего указания в ст. 8 о том, что Главный обвинитель ответственен на следствие.

Практически в аппарате Главного обвинителя имелся значительный штат научных работников и следователей, специально занимавшихся предварительным расследованием. Следователи занимались главным образом допросом японцев, используя при этом документальные данные, собранные другой частью аппарата Главного обвинителя – научными работниками¹.

Обвинительный акт по делу главных немецких военных преступников включал четыре раздела, инкриминировавшие следующие преступления: 1) Общий план или заговор; 2) Преступления против мира; 3) Военные преступления; 4) Преступления против человечности. Обвинительный акт по делу главных японских военных преступников содержал пятьдесят пять обвинительных пунктов, систематизированных в три раздела: 1) Преступления против мира (№ 1-36); 2) Убийства (№ 37-52); 3) Преступления против законов и обычаев войны и преступления против человечности (№ 53-55).

В ходе разработки положений Устава Нюрнбергского трибунала относительно содержания обвинительного акта Советский Союз предложил, чтобы обвинительный акт информировал суд и подсудимых обо всех имеющихся по делу доказательствах, включая показания всех свидетелей и все документы, на которые опирается обвинение, так как с точки зрения уголовного процесса государств континентальной системы права американская практика ознакомления обвиняемого только с голословным заявлением об обвинении без уведомления его о доказательствах обвинения до того момента, пока он не предстанет перед судом, несправедливо лишает невиновного возможности подготовиться к судебному процессу и может побудить виновного оспаривать обвинения, по которым он мог бы признать себя виновным, знай он, какие против него есть улики¹.

Пункт “а” ст. 16 Устава Нюрнбергского трибунала предусматривал, что “в обвинительный акт включаются все подробности, детально излагающие обвинение против подсудимого”.

“На Нюрнбергском процессе обвинительный акт, – отмечают М.Ю. Рагинский и С.Я. Розенблит, - был составлен так, как обыкновенно составляются обвинительные заключения в Советском Союзе”².

Пункт “а” ст. 9 Устава Токийского трибунала гласил: “Обвинительный акт должен состоять из ясной, краткой и соответствующей требованиям формулировки каждого инкриминируемого обвинения”³. На Токийском процессе обвинительный акт был составлен, главным образом, в соответствии с уголовно-процессуальными нормами государств англо-саксонской системы права.

Устав Нюрнбергского трибунала предусматривал, что “подсудимый имеет право защищаться на суде лично или при помощи защитника” (п. “d” ст. 16). Функции защитника могли выполняться по ходатайству подсудимого любым адвокатом, имеющим право выступать на суде в его родной стране, или любым лицом, специально уполномоченным на это Трибуналом (ст. 23).

Устав Токийского трибунала гласил: “Каждый подсудимый имеет право выбрать себе защитника. Трибунал может в любое время не утвердить выбранного защитника. ‹…› Если подсудимый не представлен защитником и на заседании суда ходатайствует о назначении такового, Трибунал назначает для него защитника. В случае отсутствия такого ходатайства Трибунал может сам назначить защитника подсудимому, если это будет признано необходимым в целях справедливого суда” (п. “в” ст. 9)⁴. Таким образом, Трибунал мог признать участие защитника в судебном производстве по делу обязательным.

На Нюрнбергском процессе каждый подсудимый имел одного защитника, а на Токийском – трех-четырех. Однако отличие заключалось не только в количестве адвокатов, но и в их национальном составе. На Нюрнбергском процессе подсудимых защищали только адвокаты немцы. В Токийском трибунале, наряду с японскими адвокатами, подсудимых защищали американские адвокаты. Вскоре после начала работы Трибунала японские защитники поставили вопрос о приглашении на процесс американских адвокатов, мотивируя это тем, что японские адвокаты не сведущи в англо-американском процессе и нуждаются в опытных консультантах. В свою очередь Трибунал признал желательным, чтобы каждый подсудимый имел помимо японского еще и американского адвоката¹.

Правила процедуры Международного военного трибунала для Дальнего Востока устанавливали, что каждый подсудимый, находящийся в заключении, должен получить не менее чем за 14 дней до того, как Трибунал начнет принимать доказательства, копии обвинительного акта, устава и любого другого документа, приобщенного к обвинительному акту².

Регламент Международного военного трибунала в Нюрнберге предусматривал, что каждый обвиняемый, содержащийся под стражей, должен получить не менее чем за 30 дней до суда переведенные на понятный для него язык копии обвинительного заключения, Устава Международного военного трибунала, любых других документов, приложенных к обвинительному заключению.

Оба Устава регламентировали порядок судебного разбирательства.

Статья 15 Устава Токийского трибунала гласила:

“Судебное разбирательство будет проходить следующим образом:

а) на судебном заседании будет зачитан обвинительный акт, если только все подсудимые не откажутся от его зачтения;

б) Трибунал опросит каждого подсудимого, признает ли он себя “виновным” или “невиновным”;

в) обвинение и каждый из подсудимых (но только через защитника, если таковой имеется) могут выступить с краткой вступительной речью;

г) обвинение и защита могут представить доказательства, допустимость которых будет определена Трибуналом;

д) обвинение и каждый подсудимый (но только через защитника, если таковой имеется) могут допрашивать любого свидетеля или любого подсудимого, который дает показания;

е) подсудимые (но только через защитника, если таковой имеется) могут обратиться к Трибуналу с заключительной речью;

ж) обвинение может обратиться к Трибуналу с заключительной речью.

з) Трибунал вынесет приговор и объявит его”¹.

Статья 24 Устава Нюрнбергского трибунала устанавливала следующий порядок судебного заседания:

“a) оглашается обвинительный акт на суде;

b) Трибунал опрашивает подсудимых, признают ли они себя виновными;

c) обвинитель произносит вступительную речь;

d) Трибунал опрашивает обвинителей и защитников, имеются ли у них и какие ходатайства о предоставлении доказательств, после чего Трибунал выносит определение по этим ходатайствам;

e) допрашиваются свидетели обвинения, а затем свидетели защиты, после чего обвинители и защитники представляют такие доказательства в опровержение доказательств, представленные другой стороной, какие Трибунал признает допустимыми;

f) Трибунал может в любое время задавать любые вопросы любому из свидетелей и подсудимых;

g) обвинение и защита допрашиваются и могут подвергать перекрестному допросу любого свидетеля и любого подсудимого, который дает показания;

h) защитник произносит защитительную речь;

i) обвинитель произносит обвинительную речь;

j) каждый из подсудимых вправе выступать с последним словом;

k) Трибунал выносит приговор”¹.

Различие между приведенными выше судебными процедурами состоит в том, что в Уставе Нюрнбергского трибунала предусмотрено право судей в любое время задавать вопросы свидетелям и подсудимым, в то время как Уставом Токийского трибунала такое право не предусмотрено. На Нюрнбергский устав в этом отношении оказали влияние нормы уголовно-процессуального законодательства государств континентальной системы права, предусматривающие активную роль судей в стадии судебного следствия, Устав же Токийского трибунала воплощал модель уголовного процесса государств англо-саксонской системы права, в которой суду отводится главным образом роль жюри, оценивающего доказательства, представленные сторонами.

Существенным различием является и то, что Устав Токийского трибунала (п. “в” ст. 15) предоставлял возможность подсудимым через их защитников выступать наравне с обвинителями со вступительными речами. По Уставу Нюрнбергского трибунала (п. “c” ст. 24) право выступать с вступительной речью принадлежало только обвинителю.

Устав Нюрнбергского трибунала предусмотрел право подсудимых на последнее слово. Устав Токийского трибунала права подсудимых на последнее слово не предусматривал.

Статья 25 Устава Нюрнбергского трибунала гласила: “Все официальные документы представляются и все судебные заседания ведутся на русском, английском и французском языках и на языке подсудимого”².

Пункт “б” ст. 9 Устава Токийского трибунала предусматривал, что “заседание суда и все остальное судопроизводство будут вестись на английском языке и на языке обвиняемых”³.

В статье 17 Устава Нюрнбергского трибунала указывалось, что Трибунал имеет право:

“a) вызвать свидетелей на суд, требовать их присутствия и показаний и задавать им вопросы;

b) допрашивать подсудимого;

c) требовать предъявления документов и других материалов, используемых как доказательства;

d) приводить к присяге свидетелей;

e) назначать должностных лиц для выполнения указанных Трибуналом задач, включая собирание доказательств по полномочию Трибунала”.

Статья 18 Устава устанавливала, что Трибунал должен:

“a) строго ограничивать судебное разбирательство быстрым рассмотрением вопросов, связанных с обвинением;

b) принимать строгие меры для предотвращения любых выступлений, которые могут вызвать неоправдываемую задержку процесса, исключать какие бы то ни было не относящиеся к делу вопросы и заявления;

c) принимать решительные меры во всех случаях неподчинения требованиям суда и налагать надлежащие взыскания, включая лишение любого подсудимого или его защитника права присутствовать на всех или некоторых заседаниях, однако без ущерба для расследования обвинений”¹.

Аналогичные положения были закреплены в Уставе Токийского трибунала, который в п. “г” ст. 12 также устанавливал обязанность Трибунала определять умственное или физическое состояние любого подсудимого для установления возможности его присутствия на суде.

Устав Нюрнбергского трибунала, как и Устав Токийского трибунала, предусматривал, что Трибунал не должен быть связан формальностями в использовании доказательств, будет применять возможно более быструю и не осложненную формальностями процедуру и допускать любые доказательства, которые, по его мнению, имеют доказательную силу.

Анализ Устава и Регламента Нюрнбергского трибунала приводит к выводу о том, что на Нюрнбергском процессе доказательствами считались показания свидетелей и подсудимых (устные и письменные), документы, вещественные доказательства.

Анализ положений Устава Токийского трибунала, в частности п. “г” и “д” ст. 9, ст. 11 и 13, свидетельствует, что Трибуналом допускались следующие виды доказательств:

1. Устные доказательства: а) показания свидетелей в суде; б) показания подсудимых в суде.

2. Письменные доказательства: а) письменные показания и заявления свидетелей и подсудимых; б) официальные правительственные документы, включая документы, изданные любым офицером, ведомством, организацией или членом вооруженных сил любого правительства; в) судебные дела, протоколы судебных заседаний и приговоры военных и других судов любого государства, входящего в состав Объединенных Наций; г) доклады организации Международного Красного Креста и ее членов, а также доклады врачей и других медицинских работников, следователей, офицеров разведывательных служб и других лиц, лично осведомленных относительно фактов, изложенных в докладах; д) дневники, письма и другие документы, имеющие отношение к делу; е) копии документов и другие производные доказательства их содержания, если оригиналы документов не могут быть представлены непосредственно в суд.

Таким образом, Устав не предусматривал других видов доказательств, кроме устных и письменных.

Международные трибуналы в Нюрнберге и Токио придерживались уголовно-процессуальных норм государств общей системы права в отношении допроса подсудимых. Иначе говоря, подсудимый, пожелавший дать в суде показания по своему делу, рассматривался как свидетель защиты. Он приводился к присяге и мог быть подвергнут обвинением перекрестному допросу.

Статья 26 Устава Нюрнбергского трибунала предусматривала, что приговор является окончательным и не подлежит пересмотру.

Устав Токийского трибунала такой формулировки не содержал, но поскольку он также не предусматривал право сторон на обжалование приговора, то следует считать, что приговор Токийского трибунала также являлся окончательным и не подлежал пересмотру в судебном порядке.

Что касается правил исполнения приговора, то в Уставах Нюрнбергского и Токийского трибуналов, указывалось, что:

1) В случае осуждения приговор приводится в исполнение в соответствии с приказом Контрольного Совета (в Германии), Главнокомандущего союзных держав (в Японии). Что касается оправдательных приговоров, то они в таком приказе не нуждались и приводились в исполнение немедленно согласно распоряжению Трибунала. Так именно и поступил Нюрнбергский трибунал при оправдании Шахта, фон Папена и Фриче.

2) Контрольный Совет (Главнокомандующий союзных держав) имеет право “в любое время смягчить или каким-либо образом изменить приговор, но не может повысить наказания”.

Значение Уставов Нюрнбергского и Токийского трибуналов определяется тем, что, по сути, они явились первыми уголовно-процессуальными кодексами, регламентирующими производство по делам о преступлениях против мира.

Идея создания постоянного международного уголовного суда возникла в начале XX века. Так, в сентябре 1928 г. Международная ассоциация уголовного права внесла в Лигу Наций проект устава Международного уголовного суда. В компетенцию этого суда должно было входить рассмотрение жалоб по обвинению государств в “несправедливой” агрессии или в иных нарушениях международного права, а также рассмотрение дел о преступлениях отдельных лиц, обвиняемых в агрессии или иных преступлениях, которые могут быть расценены как международные преступления, поскольку они содержат угрозу для мира между государствами¹.

Однако идея учреждения Международного уголовного суда воплотилась в жизнь только в 1998 г., когда на Дипломатической конференции полномочных представителей под эгидой Организации Объединенных Наций в Риме был принят Статут Международного уголовного суда.

Международный уголовный суд в соответствии с подп. b п. 1 ст. 5 его Устава осуществляет юрисдикцию в отношении преступления агрессии, но при условии, что в дальнейшем государства-участники Статута примут положение, содержащее определение этого преступления и излагающее условия касательно осуществления в отношении него юрисдикции (п. 2 ст. 5 Устава).

В то же время борьба с международными преступлениями против всеобщего мира и безопасности входит в компетенцию Совета Безопасности ООН. Таким образом, в случае совершения акта агрессии рассматривать сложившуюся ситуацию будут два органа – Совет Безопасности и Международный уголовный суд.

В этой связи, И.В. Фисенко отмечает, что создание Международного уголовного суда ни в какой мере не нарушает сложившегося баланса, поскольку компетенции Совета Безопасности ООН и Международного Суда по вопросу агрессии различны. В первом случае речь идет об осуществлении правосудия, определении наказания для индивидов, совершивших преступление агрессии. Во втором – о констатации наличия акта агрессии в действиях государства и о принятии мер по восстановлению международного мира и безопасности¹.

Важно отметить, что Статут Международного уголовного суда не регламентирует вопрос об обязательности для Суда решений Совета Безопасности по вопросу об агрессии. Можно предположить, что в этом случае решение Совета Безопасности будет обязательно для Суда в части того, имели ли место определенные действия.

Таким образом, в настоящее время примеры действия международных судебных организаций по борьбе с агрессией ограничиваются специальными (ad hoc) судами, созданными после окончания второй мировой войны для судебного преследования главных немецких и японских военных преступников. Что касается полномочий постоянного Международного уголовного суда осуществлять юрисдикцию в отношении преступления агрессии, то они являются потенциальными и смогут быть реализованы лишь после принятия определения этого преступления.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проведенное исследование позволяет прийти к следующим выводам.

Начало становления международного сотрудничества государств в борьбе с агрессией относится ко времени утверждения в международном праве принципа запрещения агрессивной войны. Важную роль в борьбе за исключение агрессивной войны из сферы межгосударственных отношений сыграл Парижский пакт 1928 г., запретивший войну как орудие национальной политики. Устав Организации Объединенных Наций, принятый в 1945 г., с целью избавить грядущие поколения от бедствий войны, запретил применение не только вооруженной силы, но и силы вообще.

Принятие Генеральной Ассамблеей ООН в 1974 г. Определения агрессии призвано оказывать сдерживающее влияние на потенциального агрессора и способствовать правильной квалификации международно-противоправного деяния государства в качества акта агрессии.

Несмотря на признание агрессии тягчайшим международным преступлением, уголовная ответственность неприменима к государствам как суверенным политико-территориальным образованиям. Различие в режимах ответственности за агрессию, с одной стороны, и другие международно-противоправные деяния – с другой, обусловлено существованием особой категории международных обязательств государств, которые являются обязательствами в отношении международного сообщества государств в целом. Государство, совершившее такое тяжкое международное преступление, как агрессия, несет ответственность не только перед жертвой агрессии, но и перед всем международным сообществом.

В связи с повышенной общественной опасностью международных преступлений субъектами ответственности за агрессию являются, наряду с государствами, физические лица, организовавшие и осуществившие это преступление.

В международном сообществе государств отсутствует надгосударственный орган, способный принуждать к соблюдению норм права, поэтому борьба с агрессией реализуется посредством обращения государств к индивидуальной или коллективной самообороне и применения коллективных санкций по решению Совета Безопасности ООН.

Применение вооруженной силы на основе права на самооборону правомерно только в случае, если произойдет вооруженное нападение. Статья 51 Устава ООН рассматривает в качестве противоправной концепцию превентивной и расширенной самообороны, в соответствии с которой обращение к силе оправдывается в случае угрозы нападения или совершения актов агрессии, не составляющих вооруженного нападения. В то же время использование вооруженной силы государством в пределах территории другого государства исключительно для защиты своих граждан от реальной угрозы их здоровью или жизни либо с единственной целью остановить или предотвратить серьезные нарушения прав человека, независимо от гражданства, не является агрессией, поскольку оно не направлено против международного мира и безопасности.

Единственным органом, который обладает компетенцией определять существование акта агрессии, является Совет Безопасности ООН. Единодушное одобрение государствами – постоянными членами Совета Безопасности является непременным условием принятия решений, направленных на предотвращение и подавление актов агрессии. Поэтому эффективность Организации Объединенных Наций в борьбе с агрессией зависит главным образом от внешней политики крупных держав.

Наиболее эффективным средством борьбы с агрессией является заключение многосторонних договоров о коллективной безопасности, в соответствии с которыми нападение на любое государство, являющееся стороной в таком договоре, рассматривается как нападение также и на всех остальных его участников и обязывает их использовать вооруженную силу в порядке коллективной самообороны.

Международное сотрудничество в борьбе с агрессией представляет собой деятельность государств и международных организаций по охране всеобщего мира от противоправного применения вооруженной силы, посягающей на суверенитет, территориальную неприкосновенность или политическую независимость государств, которая осуществляется путем принятия международно-правовых норм, устанавливающих преступность агрессии, международную ответственность государства-агрессора и возможность применения принудительного обеспечения ее реализации; наказания лиц, виновных в ее совершении; предотвращения агрессии с помощью универсальной и региональных систем коллективной безопасности; организации деятельности судебных органов, осуществляющих юрисдикцию в отношении агрессии.

ЛИТЕРАТУРА

Международно-правовые документы

1. Устав Организации Объединенных Наций от 26 июня 1945 г. / Международное право в документах / Сост.: Н.Т. Блатова, Г.М. Мелков. – М., 2000.

2. Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН от 14 декабря 1974 г. “Определение агрессии” // http://www.un.org/russian/documen/convents/ aggression.htm. 21.10.2003.

3. Резолюция Совета Безопасности ООН 1368 от 12 сентября 2001 г. // http://www.un.org/ russian/documen/scresol/res2001/res1368.htm. 6.03.2004.

4. Резолюция Совета Безопасности ООН 1373 от 28 сентября 2001 г. // http://www.un.org/ russian/documen/scresol/res2001/res1373.htm. 6.03.2004.

5. Североатлантический договор от 4 апреля 1949 г. // http://www.nato.int/docu/other/ru/treaty.htm. 20.02.2004.

6. Устав Содружества Независимых Государств от 22 января 1993 г. // http://www.cis.solo.by/docs/base/doc_base_003.shtml. 20.02.2004.

7. Пакт Лиги арабских государств от 22 марта 1945 г. // Справочная правовая система “Консультант плюс”.

8. Римский статут Международного уголовного суда от 17 июля 1998 г. / Фисенко И.В. Борьба с международными преступлениями в международном уголовном праве. – Минск: Тесей, 2000.

9. Версальский мирный договор от 28 июня 1919 г. // Справочная правовая система “Консультант плюс”.

10. Парижский пакт от 27 августа 1928 г. / Международное публичное право. Сборник документов. Т. 2. / Сост.: К.А. Бекяшев, А.Г. Ходаков. – М.: Изд-во “БЕК”, 1996.

Специальная литература

1. Багинян К.А. Агрессия – тягчайшее международное преступление. К вопросу об определении агрессии. – М.: Изд-во Академии наук СССР, 1955.

2. Василенко В.А. Международно-правовые санкции. – Киев: Изд-во “ВИЩА ШКОЛА”, 1982.

3. Василенко В.А. Ответственность государства за международные правонарушения. – Киев: Изд. объединение “ВИЩА ШКОЛА”, 1976.

4. Герард Танья. Гуманитарная интервенция и гуманитарная помощь: эхо прошлого и перспективы // Белорусский журнал международного права и международных отношений. 1998. № 4 // http://beljournal.by.ru/ 1998/4/1.shtml. 26.02.2004.

5. Донской Д. Агрессия – вне закона. Об общепризнанном определении агрессии. – М.: Изд-во “Межд. отношения”, 1976.

6. Замятин В.Ю. Военная операция “Freedom of Iraq” и международное право // Московский журнал международного права. 2003. № 4.

7. Кибальник А. Ответственность в международном уголовном праве // Уголовное право. 2003. № 2.

8. Крылов Н.Б. Защита сограждан, находящихся в опасности за рубежом // Международная жизнь. 1995. № 1.

9. Курс международного права в шести томах. Т. 4: Основные институты и отрасли современного международного права. – М.: Изд-во “Наука”, 1968.

10. Курс международного права в семи томах. Т. 1: Понятие, предмет и система международного права / Отв. ред. Р.А. Мюллерсон, Г.И. Тункин. – М.: Изд-во “Наука”, 1989.

11. Курс международного права в семи томах. Т. 2: Основные принципы международного права / Отв. ред. И.И. Лукашук. – М.: Изд-во “Наука”, 1989.

12. Курс международного права в семи томах. Т. 3: Основные институты международного права / Отв. ред. Н.А. Ушаков. – М.: Изд-во “Наука”, 1990.

13. Левин Д.Б. Ответственность государств в современном международном праве. – М.: Изд-во “Межд. отношения”, 1966.

14. Лукашук И.И. Международное право. Общая часть: Учебник – М.: Изд-во “БЕК”, 2001.

15. Лукашук И.И. Международное право. Особенная часть: Учебник – М.: Изд-во “БЕК”, 2000.

16. Лукашук И.И. Право международной ответственности // Международное публичное и частное право. 2002. № 2.

17. Международное право: Учебник для вузов / Отв. ред. Г.В. Игнатенко, О.И. Тиунов. – М.: НОРМА-ИНФРА∙М, 1999.

18. Международное право: Учебник / Отв. ред. Ю.М. Колосов, В.И. Кузнецов. – М.: Изд-во “Межд. отношения”, 1998.

19. Международное право: Учебник / Отв. ред. Е.Т. Усенко, Г.Г. Шинкарецкая. – М.: Юристъ, 2003.

20. Международное уголовное право / Под общ. ред. В.Н. Кудрявцева. – М.: Изд-во “Наука”, 1999.

21. Менжинский В.И. Неприменение силы в международных отношениях. – М.: Изд-во “Наука”, 1976.

22. Молодцова М.А. Деятельность Лиги арабских государств в области поддержания международного мира и безопасности // Московский журнал международного права. 2002. № 2.

23. Новая стратегическая концепция НАТО, военная акция альянса против СРЮ и международный правопорядок (Дискуссия на кафедре международного права МГИМО (У) МИД РФ) // Московский журнал международного права. 2000. № 1.

24. Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в семи томах. Т. 1, 7. / Под общ. ред. Р.А. Руденко. – М.: Изд-во “Юрид. лит.”, 1961.

25. Нюрнбергский процесс: право против войны и фашизма / Под ред. И.А. Ледях, И.И. Лукашука. – М.: Ин-т государства и права РАН, 1995.

26. Оппенгейм Л. Международное право. Т. II. Полутом 1. / Пер. с англ./ Ред. С.А. Голунский. – М.: Изд-во “Иностр. лит.”, 1949.

27. Полторак А.И. Нюрнбергский процесс (Основные правовые проблемы). – М.: Изд-во “Наука”, 1966.

28. Правовая оценка применения силы против Ирака // Московский журнал международного права. 2003. № 4.

29. Проект статей об ответственности государств 2000 г. // Международное публичное и частное право. 2002. № 2.

30. Прокофьев Н.В. К вопросу о борьбе с международным терроризмом на территории иностранных государств // Московский журнал международного права. 2003. № 1.

31. Рагинский М.Ю., Розенблит С.Я. Международный процесс главных японских военных преступников. – М.-Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1950.

32. Роль Организации Объединенных Наций в поддержании международного мира и безопасности. На примере конфликта между Ираком и Кувейтом / Под ред. Г.Л. Бондаревского. – М.: Изд-во “М-ОКО”, 1999.

33. Ромашкин П.С. Преступления против мира и человечества. – М.: Изд-во “Наука”, 1967.

34. Рыбаков М.Ю. Вооруженная агрессия – тягчайшее международное преступление. – М.: Изд-во “Юрид. лит.”, 1980.

35. Скакунов Э.И. Самооборона в международном праве. – М.: Изд-во “Межд. отношения”, 1973.

36. Трайнин А.Н. Защита мира и борьба с преступлениями против человечества. – М.: Изд-во Академии наук СССР, 1956.

37. Тункин Г.И. Теория международного права. – М.: Изд-во “Межд. отношения”, 1970.

38. Ушаков Н.А. Принцип единогласия великих держав в Организации Объединенных Наций. – М.: Изд-во Академии наук СССР, 1956.

39. Фердросс А. Международное право: Пер. с нем. / Ред. Г.И. Тункин. – М.: Изд-во “Иностр. лит.”, 1959.

40. Фисенко И.В. Борьба с международными преступлениями в международном уголовном праве. – Минск: Тесей, 2000.

41. Хлестов О.Н., Мышляева М.Л. Вооруженная борьба против международного терроризма (политико-правовые аспекты) // Московский журнал международного права. 2001. № 4.

42. Хлестов О.Н. Удастся ли США изменить систему международной безопасности? // Московский журнал международного права. 2003. № 4.

43. Черниченко С.В. Теория международного права. Т. 2: Старые и новые теоретические проблемы. – М.: Изд-во “НИМП”, 1999.

44. Шармазанашвили Г.В. Самооборона в международном праве: Учебное пособие. – М.: Ун-т дружбы народов им. Патриса Лумумбы, 1973.

45. Шуршалов В.М. Международные правоотношения. – М.: Изд-во “Межд. отношения”, 1976.