Деннис Телльборг[47]

ПОМОГАЕТ ЛИ ТАЙНЫЙ НАДЗОР В БОРЬБЕ С ПРЕСТУПНОСТЬЮ?

Один из первых вопросов, который должен быть поставлен, - насколько необходимы развернутые принудительные меры для успешной борьбы с преступлениями? На мой взгляд, это давно следует обсудить. Среди всех шведских властей только Комиссия по наркотикам по-настоящему пыталась взвесить все "за" и "против". Комиссия заключает: "Стоит отметить, что уже сегодня мы имеем весьма высокую раскрываемость преступлений - именно тех тяжких преступлений, в случае которых предполагается применять эти принудительные меры. Страны, где эти принудительные меры разрешены, едва ли похвастаются лучшими успехами. Это показывает, что хорошие результаты могут быть достигнуты компетентно осуществленными традиционными розыскными мерами, без обращения к этим изощренным техническим устройствам". Далее, как указывает эта же Комиссия, разрешение применять все более и более изощренные методы может вызвать обоюдную гонку технических средств, так что выигрыш в целом может оказаться весьма невелик (см. SOU 1988:46, с. 145). Вместе с тем, если измерять выигрыш даже не только соблюдением прав человека, но и доверием общества к полиции (а, в конечном счете, вероятно, и к остальным публичным властям), то он катастрофически сократится, ибо граждане понимают, что полиция будет использовать свои широкие полномочия для слежки за их частной жизнью.

Поэтому в далекой перспективе возможный урон способен обесценить выигрыш от раскрытия нескольких дополнительных преступлений.

Во-вторых, как показывает практика (см. раздел "Швеция" - прим. составителя), просьба о разрешении на тайный надзор, как правило, никогда не бывает отклонена или же это случается чрезвычайно редко. Это касается как, собственно, заявки на проведение надзора, так и последующего продления санкции. Одно из возможных объяснений состоит в том, что эти заявки всегда настолько хорошо обоснованы, что неизменно встречают поддержку. Такое объяснение выглядит странно, если учесть, что полиция не готова отчитаться ни об одном случае, когда бы надзор привел бы к вынесению приговора или хотя бы к возбуждению уголовного дела. Наоборот, красноречивым свидетельством является отсутствие такого отчета. При этом полиция заявляет - не предоставив никакой возможности реального контроля, - что надзор принес значительную пользу приблизительно в 50% предварительных розыскных мероприятий. Понимать это надо таким образом, что в 50% случаев, когда на более или менее обычных основаниях было дано и продлено разрешение проводить тайный надзор, например, прослушивание телефона, этот надзор не имел никакого значения даже для предварительных розыскных мероприятий. Следовательно, и иначе говоря, надзор не помог даже снять с поднадзорного лица имевшиеся относительно него подозрения. Таким образом, очевиден вывод, что создавшаяся ситуация рождает у судей и оперативных полицейских органов чувство общего интереса. Профессиональные суждения полицейских принимаются без серьезной критики; происходит так потому, что суд желает избежать возможного в будущем публичного скандала и нападок со стороны полиции и скорее склонен удовлетворить, чем отклонить, соответствующую заявку.

Разумеется, существует возможность, что Канцлер Юстиции или парламентский омбудсмен (они оба имеют право проявить инициативу и расследовать решения, санкционирующие тайный надзор) вынесут протест на любой сомнительный случай выдачи разрешений. При этом, однако, по сообщению парламентского омбудсмена, обе эти надзорные инстанции следят лишь за тем, чтобы суд, вынося решения, не нарушал установленной процедуры. В результате парламентский омбудсмен воздерживается от каких-либо критических заявлений по поводу использования судами действующего законодательства и трактовки ими бремени доказательства, когда речь идет о проведении полицией негласных мер (SOU 1998:46, с. 423).

Одна из главных причин такого положения, по-моему, в том, что никто не признает (да и могут ли?), что главной функцией негласного надзора является не изобличение преступника. Напротив, - это касается не только Полиции безопасности, но и всех криминальных ведомств - все тайные методы, такие как прослушивание телефонов, электронное прослушивание и т.п., удобны, чтобы установить само наличие преступления. Иными словами, то, что пытаются выяснить, невозможно конкретизировать на том этапе, когда подается формальная заявка на разрешение тайных мер - прослушивания, электронного прослушивания и т.п. Следовательно, это самые общие методы расследования, а не методы сбора улик против конкретного лица. Именно таким образом эти методы и применяются, так что юридическое одобрение со стороны суда превращается в пустую игру. Позволю себе подробнее остановиться на этом вопросе.

Основой правил шведского Правительственного Акта и Судебного процессуального кодекса является установка, что неприкосновенность личности приоритетна по отношению к раскрытию преступления. Меры, нарушающие неприкосновенность личности, могут, согласно законодательству, использоваться для раскрытия преступлений только в исключительных случаях. Решение о таких мерах должно всегда приниматься судом, и направлены они должны быть против тех, кого есть причины подозревать в уже совершенном преступлении (или, по крайней мере, в попытке его совершить или в сообщничестве). Этого, я уверен, отнюдь недостаточно, когда полиция ведет сыскную деятельность против организованной преступности, торговцев наркотиками и т.д., и недостаточно для Полиции безопасности: во всех этих случаях полицейские органы работают преимущественно до совершения преступления, а не задним числом. Цель телефонного прослушивания (или всякой иной принудительной меры) здесь в том, чтобы непредвзятым образом собрать информацию о лице, организации или событии с целью определить, каким образом будет вестись дальнейшее расследование. Естественно, прослушивание телефонов является одним из многих методов оперативно-розыскной деятельности. Но даже здесь прослушивание служит не столько сбору улик, сколько планированию действий.

Противоречие между целью телефонного прослушивания, как она определена в Судебном процессуальном кодексе (т.е. - поимкой преступников), и его удобством как средства предотвращать преступления породило такую тактику полиции, когда она представляет не все уже имеющиеся у нее материалы. "Из тактических соображений" может показаться разумным придержать какую-то информацию на месяц - ради того, чтобы суд продлил свою санкцию на прослушивание телефона.

В итоге суду каждый раз из всей собранной информации представляется лишь малая доля, на основании которой суд продлит санкцию.[48]

Здесь, возможно, таится одно из объяснений, почему суды, интуитивно чувствуя истинную цель этих мер, почти всегда удовлетворяют заявки на использование принудительных методов, даже если результат дает так мало для возбуждения уголовного дела и вынесения приговора лицам, подвергнутым прослушиванию по решению суда. Положение, хочу добавить, усугубляется тем, что отказавшийся выдать санкцию судья рискует впоследствии подвергнуться суровым нападкам, например, если террорист совершит нападение, которого можно было избежать благодаря прослушиванию телефона. С другой стороны, выдавая санкции на сотни тайных перехватов, судья совершенно ничем не рискует. В Швеции подвергнутое надзору лицо никогда не будет извещено об этом, независимо от того, осуществлялось ли подслушивание, прослушивание телефона и иные принудительные меры законным или незаконным образом.

Эту точку зрения разделяют ныне трое судей из так называемой Комиссии по подслушиванию. Они пишут: "В системе, где нет надзора, неизбежно в конечном счете, что лица, принимающие решения, приноравливаются к интересам друг друга и начинают придерживаться одних и тех же взглядов на уместность принудительных мер. Поэтому возрастает риск, что решение о таких мерах будет приниматься чисто автоматически" (SOU 1988:46, с. 518). Осмелюсь сказать - а в Норвегии это уже стало эмпирическим фактом (см. так называемый "Lund-report", Rapport till Stortinget 1995-96, n 15), - что главным образом именно по этой причине заявки на использование телефонного прослушивания почти никогда или никогда не отклоняются. То же самое, конечно, относится и к электронному прослушиванию и т.д. Естественно, опасность, что суд разрешит противозаконное электронное прослушивание, ничуть не меньше, чем в случае с прослушиванием телефонов.

Если же принять точку зрения полиции, что эти меры необходимы для успешной борьбы с преступностью - а уже, по-видимому, слишком поздно, чтобы повернуть дело вспять, - то необходимо, как представляется, признать, что эти меры являются опережающими и таковыми останутся в дальнейшем. Необходимо также признать, что суд не является и не может являться гарантией от злоупотреблений, как это предполагается ныне, и как всем хотелось бы предполагать. Единственным способом избежать злоупотреблений является прозрачность процедур: нужно ввести правила - как ввели Германия и Австрия, а также многие другие страны, - согласно которым поднадзорное лицо информируется о принятых мерах, когда перехват закончится. Это дает ему единственную возможность требовать возмещения ущерба, если против него применялись противозаконные принудительные меры. Если по таким делам будут проводиться судебные разбирательства, то власти, принимающие решение о принудительных мерах, будут нести свою ответственность. Полагаю, что при таком положении заявки будут рассматриваться более придирчиво, с большим чувством ответственности, с большим учетом прав человека и возможных нежелательных последствий в каждом отдельном случае. Вероятно, это единственный способ получить уверенность, что система соответствует требованиям Европейской Конвенции по правам человека.

Перевод Геннадия Зельдовича